— Я тоже за коровами гонялся, а теперь они разбежались, — ответил я. — Твои собаки жрать захотят, так домой прибегут, скажешь нет?

— На хрен они мне дома? — сказал он. — Может, я хочу еще немного поохотиться.

— Слушай, ты… — заявил я. — Мне твои желания до жопы, ясно? Я хочу, чтобы ты со своими псами убрался вон с моего пастбища. А если они еще раз напугают мне стадо, так нежно все не кончится. Они у меня будут ежами срать.

— Эй, готовься, сейчас схлопочешь по заднице, — сказал он.

Я слез с лошади.

— Ну, начинай, — сказал я. — У тебя пожрать есть с собой? А то проголодаешься, пока до дому доберешься.

— Ладно, отдыхай, — сказал он. — А то придется волочь тебя в больницу. Отложим на потом. А ты запомни.

— Не тяни резину, а то состаришься, — сказал я.

— И вот что, — продолжал он. — Оставь в покое мою жену. Даже близко к ней не подходи.

— Кого в покое оставить? — переспросил я.

— Мою жену! — рявкнул он. — Не приближайся, понял?

Меня ударила молния — не быстрая, а медленная-медленная: будто, пронизывая насквозь, вошло огненное сверло. Когда оно достигло пяток, я превратился в настоящий чурбан. И не мог произнести ни бе, ни ме.

— Похоже, ты малость удивлен, — сказал он. — Ну что ж, это тебе урок. Тебе и твоему пердиле-корешу. Мы женаты три недели, и она — настоящий персик. Мы оба в отпаде друг от друга. Никогда у меня не было женщины, у которой бы так от меня ехала крыша. Ну, почему не слышу поздравлений? — он подмигнул и расплылся в улыбке.

16

Папе становилось все хуже. Хотелось поговорить о нем с Молли, но время, когда это было возможно, ушло навсегда. Пару раз я наведывался к Мейбл Петерс. Приятная она девушка, да толку от нее мало. Она отчаянно хотела за меня замуж, и я сам начал к этому склоняться: хуже, чем есть, все равно не будет, а кто-то ведь должен стряпать и заниматься домом. Я было хотел нанять женщину, но папа не позволил.

Однажды мы с ним отгоняли небольшой гурт скота на Дальнее пастбище. На обратном пути остановились на Бугре передохнуть, и тут у нас произошел разговор. День был хорош, пахло весной, распустились кусты мескита. Папа спешился, чтобы отодрать с себя чертополох, и сказал, что пока ему неохота обратно в седло. Мы присели под дубом и начали говорить. Теперь мне уже нравилось с ним беседовать. Видно, чтобы так получалось, мне нужно было потратить много времени. Мы сидели и видели чуть не полграфства, до самых бугров на Западе над Луковичным ручьем, где кончались отцовские владения.

— Хорошее у меня ранчо, — сказал он. — Это единственное, что меня радует. Лучшей земли нет во всем графстве.

Пожалуй, он был прав. Только я особой радости в этом не видел.

— А еще хорошо, что я поизносился куда больше, чем эта страна. Не хотелось бы состариться в измочаленной стране.

— Ни черта ты не поизносился, — отрезал я. — Ты просто зануда. Полежал бы в больнице немного и поправился бы.

Он помолчал.

— Конечно, паршиво, что она за него вышла, — сказал он, глядя вдаль. — Она будет хорошей женой. И вот что, сын, я тебе скажу: женская любовь, она как утренняя роса, одинаково ложится что на розу, что на кусок дерьма. Будет лучше, если ты ее в себе переборешь.

— Мне теперь не так уж больно, — сказал я. — Только вот какого черта она выбрала такого подонка? Никак не возьму в толк.