Она все хотела что-то сделать для покойного, например, обмыть его. Но не желала входить в его комнату вместе со мной, а я не хотел пускать ее туда одну, чтобы она опять не разрыдалась. Я заставил ее выпить кофе, вытер ей лицо полотенцем, а потом мы помыли посуду. Посуды накопилось много, видно, она кормила ужином Эдди и его приятеля. Уборка ее чуть-чуть успокоила. Когда мы привели кухню в порядок, я велел ей держать лампу, а сам попытался выпрямить тело старика. Выглядел он ужасно, а я понятия не имел, что и как нужно делать. Стащил с него сапоги, обтер его, уложил и прикрыл поаккуратней. Напрасно Молли пришла со мной — ей стало дурно. Ее стошнило прямо в спальне, а потом я отволок ее в уборную и держал ее голову, пока желудок не освободился совсем. Она была бледна, ее колотило. В спальне я помог ей раздеться, натянул на нее ночную рубашку и уложил в постель. Пока я наводил порядок в уборной и другой спальне, она все плакала. Потом я притушил лампу на кухонном столе и лег с нею рядом. Она думала, что кто-нибудь может прийти, например, Эдди, ей казалось, что он поехал куда-то, чтоб сообщить о смерти старика. Я-то не верил, что он сообщит хоть кому-нибудь, и так оно и случилось.

— Что мне делать, Гид? — говорила она. — Ты же знаешь, без папы мне не прожить.

— Успокойся, милая, — отвечал я. — Давай я тебя крепко-крепко обниму. Давай немного помолчим.

С полчаса ее глаза были широко раскрыты, вся она была напряжена, но потом согрелась, расслабилась и уснула. Я пролежал без сна всю ночь, обнимая ее, а она не пошевелилась до самого утра. Когда посветлело и ока проснулась, я по-прежнему обнимал ее. Момент, в который она вспомнила о том, что случилось, я уловил совершенно ясно и испугался, что она снова раскиснет. Только ничего такого не произошло. Она очень серьезно поцеловала меня, потом встала и прибрала волосы. Она так и не заплакала, пока не приехал мой папа и не стал собираться остальной народ.

15

Последний приличный дождь, похоже, что последний на веки вечные, прошел в начале февраля. За март не выпало ни капли, и к середине апреля пастбища выглядели, как в июле. Погода не прибавляла бодрости духа ни мне, ни папе. В чертовом пекле нужно было кормить скот, а папе такая тяжелая работа была не под силу. Так что я вертелся между засухой и папиной болезнью.

Однажды утром я столкнулся с Эдди. Я подкармливал коров на пастбище Реки. Целый час я драл глотку, чертовы коровы прекрасно меня слышали, но так раскисли от жары, что им было лень шевелиться, чтобы подойти к телеге. Подползло не больше шестидесяти пяти или семидесяти голов. Только я начал их кормить, как из кустов с наглым лаем пулей вылетели три лопоухих пса. Коровы рванули врассыпную. Я слез с телеги, отогнал собак, еще раз собрал в кучу глупых телок, но, будь я проклят, собаки снова их разогнали. Я вскочил в седло, приготовил лассо и погнался за псами. Поймать не поймал, но пару исхлестал до полусмерти. Третий оказался здорово юрким. Возвращаюсь назад к телеге, сматываю лассо, а тут по луту ко мне подгребает Эдди. Я мог бы и сразу догадаться, что собаки его, — в эту пору только ему хватает времени носиться за этими тварями. Он был в старом джемпере цвета хаки, залатанных штанах и брезентовых сапогах, а рожа его не встречалась с бритвой вот уже дней десять, не меньше. Мы оба были в бешенстве. Но начал я все же довольно вежливо:

— Здорово, Эд.

— Черт бы тебя побрал, Фрай, — заорал он. — Ты что сделал с собаками? Где мне их теперь искать? Я гонялся за ними целое утро, а теперь все опять по новой.

— Я тоже за коровами гонялся, а теперь они разбежались, — ответил я.