Конечно, слушать гнусные откровения Татищева я не стала. Кому приятно узнавать мерзкие подробности о недостойном поведении еще недавно симпатичного тебе человека. Однако он так живописно вспоминал о своих непотребных отношениях с развратной француженкой, что я никак не могла избавиться от его навязчивых мыслей. Наконец все это мне так надоело, что я решила прервать поток его безнравственных воспоминаний и спросила:

    -  Иван Николаевич, вы еще не спите?

    Он так обрадовался простому вопросу, будто я уже пригласила его полежать рядом со мной в постели.

    -  Нет, дорогая Алевтина Сергеевна, - ответил он трагическим голосом и тяжело вздохнул, - мне больше не до сна. Я теперь думаю только о вас!

    -  Зря, обо мне вам думать не стоит, лучше вспоминайте ваши недавние победы. Кажется, у вас нынешней весной был большой амур с какой-то пожилой французской эмигранткой? - не удержалась я от возможности отомстить ему за вынужденное участие в его пошлых воспоминаниях.

    Татищев так испугался, что сразу же замолчал и больше не произнес ни слова. Он начал лихорадочно думать, от кого я могла узнать такую подробность его жизни. Его связь с замужней маркизой была тайной за семью печатями. Павел Петрович с его подозрительностью ко всему западному, никогда бы не потерпел, чтобы его флигель-адъютант «махался» с иностранкой, а тем паче француженкой. Отмщенная, я, наконец, заснула.

    Утром все моих конвоиров больше всего интересовало, было ли у нас что-нибудь с Татищевым. Конечно, никто не показывал и вида, но кирасиры только об этом говорили и отмечали каждый наш взгляд и слово. Однако унылый вид флигель-адъютанта скоро успокоил доблестных кавалеристов, и мой авторитет поднялся на недосягаемую высоту.

    С Иваном Николаевичем получилось все по-иному, он прятал глаза, старался обходить меня стороной и поспешил приказать перековать лошадь, чтобы нам не пришлось, как вчера, ехать вместе в карете.

    Какое-то время я была довольна, что избавилась от нескромного поклонника, но скоро ехать одной мне стало скучно, и во время обеда я с Татищевым завела разговор о его «якобитском» увлечении.

    -  Я не знаю, откуда вы узнали о маркизе, - сказал он, - но поверьте, между нами совсем не было чувств. Совсем другое дело вы, Алевтина Сергеевна, я испытываю к вам глубокое уважение и самую искреннюю душевную привязанность!

    -  Вашу тайну я узнала совершенно случайно и никогда не стану ею против вас пользоваться, - успокоила я флигель-адъютанта. - Однако то, что вас с ней связывало, вызывает у меня самое неприятное отношение!

    -  Ах, тогда я еще не знал, что такое истинная любовь! - вскричал он. - А вы сами, любили когда-нибудь?

    -  Я и сейчас люблю, - спокойно ответила я.

    Татищев весь засветился от удовольствия и, в порыве приязни, перегнулся ко мне со своей стороны стола.

    -  Вы же знаете, что я замужем, - разом умерила я его порыв. - Нас с мужем связывают самые глубокие чувства!

    -  Ах, вы об этом, - разочаровано, произнес он. - С мужем оно, конечно, никто вас не станет за то строго судить. Однако раз его тут нет, а есть другие люди, готовые за вас совершить рыцарский подвиг, то, то… - он запнулся и замолчал, так и не придумав, что хорошего могут сделать эти другие, кроме как разделить со мной постель.

    -  Ежели вы говорите о таком подвиге, - поймала я его на слове, - расскажите, за что меня арестовали.