— Они там работают? — спросил он, прислушиваясь к звяканью инструментов.

— Да.

— Иди помогай им, Лью.

Моран не уловил ни одной фальшивой нотки в его голосе, той хитрости, что встречается у сумасшедших.

— Ты в порядке, Фрэнк?

— Да. Мне надо кое о чем подумать.

И Моран присоединился к остальным.

— Ну, как он?

— Он поправится.

— Думал, ты убил его.

— Он тоже так думал.

Моран взобрался на крыло и проверил все рычаги управления, все, к чему прикасался Таунс. Белами он велел спрятать все семь пиропатронов; они могут быть у него в сохранности до воскресенья или другого дня, когда они сделают попытку взлететь, если такой день наступит. Конструктор и пилот отлёживались, приходя в себя после пронёсшегося в их головах вихря. Шансы были ничтожными.

Работая над креплением гнёзд для пассажиров, Моран часто делал остановки, поглядывая за Таунсом. Глаза пилота были закрыты. Возможно, он спал. Было уже далеко за полночь, уже взошла луна, когда Таунс открыл глаза.

— Это ты, Лью?

— Я.

— Как идёт работа?

— Нормально.

Таунс приподнялся, опершись на локоть, и посмотрел ему в глаза.

— Лью, я спятил, да?

— Да.

Таунс отвернулся.

— Я знал, что это случится. Ведь я возненавидел его. Доходило до того, что каждый раз, когда я видел это лицо, мне хотелось его ударить. Ничего не понимал, знал только, что ненавижу. Теперь я все обдумал. И вот что я тебе скажу: это случилось потому, что он молод и решил взять на себя мою ответственность.

Слушая его, Моран смотрел на огромную луну. Он узнавал о Таунсе такое, о чем не подозревал раньше, о чем до последнего времени не знал и сам Таунс. Это была исповедь.

— Вот ещё что, Лью. Я в какой-то, хоть и в малой, мере привык к власти. Даже если лётчик не больше, чем водитель автобуса, на борту он — царь. А этот юнец никогда не знал власти, и теперь она затмила его разум. Так ведь?

— Так.

— Где же выход, Лью?

— Признай его власть.

— Хорошо. Так и я теперь думаю.

Моран готов был сколько угодно поддерживать разговор, Таунс, избавившись от своей пытки, провалился в глубокий сон. Кое-как укрыв его, Моран удалился.

Росы не было. Они прополоскали рот и горло той малой толикой воды, которая дистиллировалось за ночь. Моран отнёс Стрингеру его долю.

Тот принял её без слов. Пота на нем не было, но глаза лихорадочно блестели. Моран долго его увещевал, спрашивал, могут ли они на него рассчитывать. Парень молчал, хотя и слушал.

Теперь Моран сидел в тени крыла вместе с Кроу и Белами. Каждые пятнадцать минут смещали испаритель и горелку, чтобы прямые лучи падали на банку, а бутылка оставалась в тени.

Белами записал: «Двадцать пятые сутки, пятница. Думаю, вот и конец. Таунс со Стрингером ещё остывают, прошлую ночь не работали. Не думаю, что смогу работать и я. Сил не осталось. Жидкость дистиллируется, но воды мало. Если утром не будет росы, это конец. Почти рад этому. Теперь спать».

Кроу спросил у Морана:

— Почему бы не сделать паяльную лампу для этой штуки? Можно взять топливо с другого мотора…

Моран снова повернул солнечный рефлектор.

— Жидкость и так кипит. Если кипение будет сильное, выбьет трубку и вода загрязнится, — объяснил он.

Снова навалилась тишина. Уотсон и Тилни распростёрлись под шёлковым пологом. Никто не помышлял крутить генератор: даже поднять руку было тяжело.

За дюнами на востоке стервятники все ещё сражались за остатки верблюжатины, а незадолго до полудня вся стая начала кружить прямо над самолётом, высматривая добычу.