— Когда я слезал с велосипеда, мир снова становился медленным. Слишком медленным.

Точно. Очень хорошо подмечено.

— Твой отец был дьяволом! — вставил миланец. — Он носился как сумасшедший. И всегда забывал про тормоза.

Они рассмеялись. Громче всех смеялся Ансельмо. С каждым словом он находил в истории отца что-то от самого себя.

— И однажды он таки врезался в трамвай, — укоризненно начал Дзено.

— Я ехал вниз с крутого спуска, — оправдывался Гвидо, — и угодил ему прямо в нос. Этот трамвай сломал мой велосипед.

— Он приехал в мою мастерскую мрачнее тучи. У него не было ни одной лиры, чтобы заплатить за ремонт, и при этом он дня не мог прожить без велосипеда. Я ему сказал: «Раз у тебя нет денег, чини свой велосипед сам. Я покажу тебе, как это делается. Потом поможешь мне немного в мастерской — и мы в расчете».

— Я, конечно, тут же согласился.

— И тебе понравилось.

— Еще как, — подтвердил Ансельмо, — он тридцать лет только этим и занимается…

Гвидо и Дзено молчали, одновременно задумавшись над одной и той же мыслью. О времени, которое проходит. О вещах, которые меняются. И о тех, которые не меняются.

— А когда ты решил начать тренироваться для гонок? — прервал молчание друзей Ансельмо.

— Он решил?! Это я его заставил, — уточнил Дзено.

— Зачем?

— Затем, что в нем была пружина. Я это сразу понял, как только увидел, как он сел на свой гоночный велосипед, который мы кое-как починили. Я увидел в нем напористость, то, что умные люди называют волей к победе. Твой отец выиграл много кубков. Ты знаешь об этом?

Ансельмо знал.

— Это значит, я не ошибся, — заключил Дзено.

— Главное, ты не ошибся, когда увидел то, чего мне не хватало. И научил меня этому.

Дзено кивнул:

— Смиренность победителя.

Что-то в этой фразе было не так. Как будто эти два слова не могли, но должны были стоять рядом.

— Меня научил ей этот велосипед, — добавил Гвидо, показывая на старый велосипед Ады на фотографии.

— На таком тяжелом велосипеде не погоняешь. На нем можно двигаться только очень медленно. С большим трудом. Такое запоминаешь надолго, — объяснил Дзено.

Гвидо посмотрел на сына, будто эта фраза предназначалась ему. Ансельмо сделал вид, что не понял взгляда отца, и задал новый вопрос:

— А кто эта женщина на фотографии?

— Моя любовь, — просто ответил Дзено, потом, не меняя интонации, добавил: — Она умерла.

— Я… мне очень жаль, я не знал… я не хотел… — пробормотал Ансельмо.

— Жалеть совершенно не о чем. Она была прекрасна как роза, и каждый день, проведенный с ней, был праздником.

Дзено провел рукой по гладкому черепу и посмотрел на солнце, уходившее за крыши. Поверхность канала пошла легкой рябью от неожиданного порыва ветра.

— Это было очень давно. Я тогда только познакомился с твоим отцом.

Фиолетовые сумерки проникли в магазин вместе с ветром, который дул все сильнее.

— Ты видишь эту желтую полоску? Вон там, между труб? — неожиданно спросил Дзено.

Ансельмо вздрогнул.

— Это послание. Если его вижу даже я, значит, оно очень сильное, — вслух размышлял учитель, потом процитировал: — «Желтый, чтобы осушить слезы».

Та самая полоска, которую он видел с Гретой и которая потом пропала. Она дотянулась до него из Рима. Ансельмо был уверен в этом, но он по-прежнему не видел ее.