– Томас – это младший? – спросил Колъберг.

– Да, ему шесть. Я обычно оставляю его в парке за торговым училищем, пока хожу за покупками и убираюсь.

– У вас есть еще ребенок?

– Да, Урсула. Она в детской колонии. На острове Барнен.

– Давно вы здесь живете?

– С апреля. – Она докурила сигарету до самого фильтра. – Но я останусь здесь только на лето. Хозяйка не любит детей. А потом черт знает, куда нам деваться.

– Вы работаете?

Женщина бросила дымящийся фильтр на блюдце.

– Да, работаю на хозяйку квартиры. За то, что я живу здесь, я убираю, готовлю, хожу в магазин, стираю и ухаживаю за ней. Она старая и не может сама спускаться с лестницы, я ей помогаю, когда она хочет выйти.

Колльберг указал на дверь, противоположную входной.

– Вы там живете?

– Да.

Колльберг встал и открыл дверь. Комната была метров пятнадцать. Окно выходило на тот же мрачный двор. Вдоль стен стояли две кровати, под одной из них была низкая выдвижная кровать. Комод, два стула, маленький колченогий стол и коврик из лоскутов завершали меблировку.

– Комната небольшая, – сказала за его спиной Ева Свенссон. – Но нам разрешают находиться на кухне сколько угодно, а дети могут играть во дворе.

Колльберг вернулся к кухонному столу. Взглянул на женщину, выводившую пальцем какие‑то рисунки на пластмассовой скатерти, и сказал:

– Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали, как вам с мужем жилось в последние годы. Я знаю, что вы в разводе, но как вы жили до развода? Он долго был безработным, да?

– Да, его уволили почти два года тому назад. Не то, чтобы он был в чем виноват, просто уволили всех работавших на этой фабрике. Она, наверное, себя не оправдывала. И он не мог найти работу, ее просто не было. То есть, настоящей работы. Раньше‑то он хорошо получал. Он был конторщиком, но образования у него не было, и все места, на которые он пытался устроиться, доставались тем, у кого было образование.

– Сколько он там работал, пока ее не закрыли?

– Двенадцать лет. А до этого работал на другой фабрике с тем же шефом. Директор Пальмгрен. Может быть, он и не был шефом, но фирма принадлежала ему. Бертиль работал на складе и водил автокар. Потом его перевели в контору.

– Как давно вы женаты?

– Мы поженились на троицын день в пятьдесят девятом году.

Она откусила кусочек, посмотрела на бутерброд, поднялась, подошла к помойному ведру и выбросила его.

– Так что мы были женаты восемь с половиной лет.

– А когда вы переехали в Болмору?

Женщина стояла у раковины и ковыряла в зубах мизинцем.

– Осенью шестьдесят шестого. До той поры мы жили на Вестманнагатан. В служебной квартире, дом принадлежал также директору Пальмгрену. Потом он стал ремонтировать этот дом, перестраивать квартиры в конторские помещения, и мы переехали в его новый дом. Квартира была гораздо лучше, но очень далеко от города, и платить за нее нужно было очень много. Когда Бертиля уволили, я думала, что мы переедем, но не пришлось. Во всяком случае, переехали гораздо позже и по другим причинам.

– По каким?

– Бертиль пил и вообще, – уклончиво сказала женщина. – А нижний сосед жаловался, что мы очень шумим. Но мы шумели не больше, чем остальные жильцы дома. Стены такие тонкие, что было слышно, как плачут дети, лают собаки, слышно было граммофон на несколько этажей ниже нас. Мы думали, что на пианино занимается сосед, а оказалось, что это на целых три этажа выше. Детям мы дома играть не разрешали. А осенью нас выселили.

– Он много пил?

– Да, иногда.

– А как он вел себя пьяный? Был агрессивен?

Она ответила не сразу.