– Иногда он был зол. Зол из‑за того, что лишился работы, зол на общество и вообще. Я уставала от его разговоров об этом каждый раз, когда он выпивал пару рюмок.

– Говорят, в вашей квартире бывали скандалы?

– А, совсем не скандалы. Иногда мы ссорились, а однажды ребята проснулись ночью и стали играть, а мы спали. Явился патруль полиции. Может быть, иногда мы разговаривали слишком громко, но никаких драк или чего‑нибудь в этом роде не было.

Колльберг кивнул.

– Когда вам угрожали выселением, обращались ли вы в союз квартиросъемщиков?

– Нет, мы не состояли ни в каких союзах. Да ничего и нельзя было сделать. Нам пришлось выехать.

– И где вы жили?

– Я нашла однокомнатную квартиру, мы сняли ее. Жила там, пока не перебралась сюда, а Бертиль жил в общежитии для холостяков, когда мы развелись. Теперь он живет в Мальмё.

– Когда вы видели его в последний раз?

Ева Свенссон, подумав немного, сказала:

– Кажется, в прошлый четверг. Он пришел неожиданно, но я выставила его через час иди что‑то в этом роде, потому что мне нужно было идти по делам. Он сказал, что у него отпуск и что он будет несколько дней в Стокгольме. Он даже дал мне немного денег.

– После этого он не давал о себе знать?

– Нет, наверное, уехал в Мальмё. Я, во всяком случае, его не видела. – Она повернулась и бросила взгляд на будильник, стоявший на холодильнике. – Мне нужно забирать Томаса. Они не любят, когда дети остаются дольше положенного срока.

Она встала, ушла в свою комнату, но дверь не закрыла.

– Почему вы развелись? – спросил Колльберг, поднимаясь с места.

– Мы устали друг от друга. Все пошло прахом. В последнее время мы только ссорились. А Бертиль, приходя домой, только и знал, что ворчал и злился. Я уже просто не могла его видеть.

Она вошла в кухню. Причесанная и в сандалетах.

– Теперь мне пора уходить.

– Еще один вопрос. Знал ли ваш муж своего главного шефа – директора Пальмгрена?

– Нет, по‑моему, он его даже никогда не видел. Тот сидел в своем кабинете и оттуда всем руководил. По‑моему, он никогда и не бывал на своих предприятиях, там руководили другие шефы, помощники директора.

Она сняла с крюка над плитой хозяйственную сумку и открыла дверь на лестницу.

Расстались у подъезда. Он видел, как она пошла к площади Уденплан, маленькая, хрупкая, в полинявшем платье.

Уже после обеда Колльберг позвонил в Мальмё, чтобы сообщить результаты. К этому времени Мартин Бек уже полчаса нетерпеливо ходил взад‑вперед по коридору, и когда наконец телефон зазвонил, то схватил трубку, не дав дозвенеть первому сигналу.

Он завел магнитофон, присоединенный к телефону, и записал рассказ, ни разу не прервав Колльберга, а когда тот кончил говорить, сказал:

– Больше я тебя беспокоить не буду.

– Да, незачем. Вы, кажется, нашли того, кого нужно. А я займусь своей работой, но позвони, расскажи, как пойдет дело. Привет тем, кто заслуживает привета.

Мартин Бек взял магнитофон и направился к Монссону. Они вместе прослушали запись.

– Да‑а, – проговорил Монссон. – Причины налицо. Сначала уволили после двенадцати лет работы на предприятии Пальмгрена, потом тот же Пальмгрен вышвырнул его из квартиры, и в довершение всего развод. Ему пришлось уехать из Стокгольма, пришлось взяться за работу и по зарплате и морально гораздо хуже той, какая у него была раньше. И все из‑за Пальмгрена.

Бек кивнул, Монссон продолжал:

– Свенссон был в Стокгольме в прошлый четверг. Я так и не понял, почему его не задержали на аэровокзале. Ведь он был бы у нас до того, как Пальмгрен умер. Прямо настроение портится, когда думаешь об этом.