С казаком воевода ладят с первого взвода

И патроны из сумки достали,

И скусили зубами, и в стволы шомполами

Порох с пулями плотно загнали.

«Пан, – казак замечает, – бес какой-то мешает:

Не бывать в этом выстреле толку.

Я, курок нажимавши, сыпал мимо, дрожавши,

И слеза покатилась на полку.»

– «Ты, гайдук, стал калякать? Научу тебя плакать,

Только слово промолвить осмелься!

Всыпь на полку, да живо! сдерни ногтем огниво,

И той женщине в лоб ты прицелься.

Выше, враправо, до разу, моего жди приказу!

Молодца-то при первом наводе…»

Но казак не дождался, громко выстрел раздался

И прямехонько в лоб – воеводе.

(1846)

«Всплываю на простор сухого океана…»

Всплываю на простор сухого океана,

И в зелени мой воз ныряет, как ладья,

Среди зеленых трав и меж цветов скользя,

Минуя острова кораллов из бурьяна.

Уж сумрак – ни тропы не видно, ни кургана;

Не озарит ли путь звезда, мне свет лия?

Вдали там облако, зарницу ль вижу я?

То светит Днестр: взошла лампада Аккермана.

Как тихо! – Постоим. – Я слышу, стадо мчится:

То журавли; зрачком их сокол не найдет.

Я слышу, мотылек на травке шевелится

И грудью скользкой уж по зелени ползет.

Такая тишь, что мог бы в слухе отразиться

И зов с Литвы. Но нет, – никто не позовет!

(1854)

«О милая дева, к чему нам, к чему говорить?…»

О милая дева, к чему нам, к чему говорить?

Зачем, при желании чувством с тобой поделиться,

Не в силах я прямо душой в твою душу пролиться?

Зачем это чувство я должен на звуки дробить?

Пока они в слух твой и в сердце твое проникают, –

На воздухе вянут, в устах у меня застывают.

Люблю, ах, люблю! – я взываю сто раз день и ночь,

А ты же смеешься и гневна бываешь порою,

Зачем я не в силах горячей любви превозмочь

Иль выразить, высказать, в песни излить пред тобою.

Но, как в летаргии, не вижу возможности я

Подняться из гроба и признак подать бытия.

Давно утрудил я уста бесполезным стараньем,

Теперь я с твоими устами хочу их спаять

И лишь объясняться с тобою сердец трепетаньем,

Да лишь в поцелуях и вздохах любовь выражать.

И так говорил бы с тобою часы, дни и годы,

До смерти природы и после кончины природы.

(Декабрь 1840)

Песни кавказских горцев

«Станет насыпь могилы моей просыхать…»

Станет насыпь могилы моей просыхать, –

И забудешь меня ты, родимая мать.

Как заглушит трава всё кладбище вконец,

То заглушит и скорбь твою, старый отец.