Эти слова были последними, которые Артур услышал от Кипятильника. Потом им вплотную занялся Хряк.

– Гриша! Мы ведь когда-то дружили! – синее от побоев лицо Большакова распухло, как пирог из дрожжевого теста. – Помнишь, как я тебя от ментов отмазывал?

Артуру хотелось плакать навзрыд, но слезы кончились и его лихорадочно блестевшие глаза оставались сухими.

Хряк небрежно столкнул ногой пустой бумажный мешок. Тот плавно спланировал с железнодорожного моста в реку и поплыл по течению.

Ржавая бадья, в которой стоял Жмот, доходила ему до колен. Она была доверху наполнена очень качественным и быстротвердеющим цементом.

Кипятильник разрешил забрать один мешок со стройплощадки, над которой возвышались четыре столба будущей голубятни.

– Придется еще покупать, но что поделаешь? – заявил он. – Не в моих привычках на друзьях экономить.

Гриша услышал перестук колес приближающегося поезда, поправил перевязь, на которой висела загипсованная рука, и вплотную подошел к Большакову.

– Будем прощаться, Артур!

– Ты ведь напугать меня хочешь? Правда? Только напугать! Я знаю! Так уже напугал! Честно скажу: даже описался! – тараторил Жмот. – Может, хватит? Я ведь все рассказал, ничего не утаил!

Блеск надежды в глазах Большакова потух при виде мрачного лица Хряка. Григорий легонько толкнул Артура в грудь. Тот покачнулся, взмахнул руками и сорвался с края моста. Крик зацементированного жулика слился с грохотом приближающегося состава и растворился в нем.

Хряк постоял, наблюдая за кругами на воде. Не спеша сел в машину и выехал на шоссе, ведущее к загородному дому Кипятильника.

Бортышев потягивал чифир, сидя в удобном пластмассовом кресле. Он наблюдал за рабочими, которые воплощали в жизнь бумажные наработки, и изредка делал замечания, которые, по его мнению, должны были сделать жизнь голубей чередой сплошных удовольствий.

Заметив приехавшего Хряка, Кипятильник поставил пустую кружку на стол.

– Что новенького Гриша? Как наш Артур?

– Не жалуется, Лев Евгеньевич. Пусть ему пухом водичка будет!

– Ну-ну. На прощание что-нибудь сказал?

– А как же. Наши бабули в компьютеры засунул. Надо опять в Махово ехать.

– Не будь идиотом, Хряк! Тебе вроде руку сломали, а не голову отбили! Деньги – мусор! На них здоровья не купишь! Это Махово я на всю жизнь запомню. Соваться туда больше не стану и тебе не советую.

Кипятильник был прагматиком до мозга костей. Он не верил в чудеса и полтергейсты. Зато знал толк в выбитых зубах, свернутых челюстях и сломанных руках. То, что сотворил рыжий мент с его пуленепробиваемым Хряком, выходило за пределы понимания Льва Евгеньевича и не вписывалось в рамки первого закона Ньютона: противодействие превышало действие во много раз. А там где переставали работать действовать привычные постулаты, Бортышев работать не желал.

– Как скажете, Лев Евгенич! – вытянулся по стойке смирно Хряк.

Бортышев не слушал Григория. Он привстал в кресле.

– Эй, мужик! У тебя, откуда руки растут? Не видишь, разве, что доску криво прибиваешь? Отвес возьми! Всему учить надо, работнички, едрит вас в дышло!

Зрелище было довольно печальным, но Платов не ощущал утраты. Скорее наоборот. Махина, которая нависала над деревней и словно наблюдала за Махово со стороны, прекратила свое существование. Избавившись от духовного и материального наследства чернокнижника, Иван чувствовал прилив уверенности в собственных силах и созрел для судьбоносного поступка.

Прокоп не отходил от Платова ни на шаг, явно собираясь уехать с новым хозяином в Липовку. Маркова соглашалась с тем, что для бездомного кота это будет наилучшим выходом, и подарила Ивану большую спортивную сумку, в которой кот должен был прятаться от дорожных неприятностей.