Восьмилетняя Ципеле была такой же смуглой, как Шайндл. Ее черные волосы были заплетены в две косички, тоненькие, как мышиные хвосты. В Ямполе к ней приходила жена раввина, которая учила девочку молиться и писать по прописям. Ципеле была добрым ребенком — когда в поместье забредал нищий, она непременно давала ему пару грошей из своих карманных денег. Все ласкали ее и целовали: отец, мать, сестры и крестьянки из окрестных деревень. Ципеле хотела, чтобы папа привез ей куклу и маленький молитвенник — такой она однажды видела у воспитателя из хедера.

По дороге в Варшаву Калман впервые почувствовал себя богачом. Его знали на всех постоялых дворах. Маклеры бежали за бричкой. Мужики, которых он прежде никогда не видел, снимали перед ним шапки и называли его «пан». Даже собаки выказывали почтение. Точно как написано в Притчах: «Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним».

Последний раз Калман был в Варшаве еще до восстания и теперь не узнавал города. Евреи заселили улицы, на которых им раньше не разрешалось жить. Город заметно вырос. Лавки были полны покупателей, а заезжий двор уставлен телегами, как рыночная площадь. Гец еле нашел место для лошадей. Деревянные тротуары вскрыли и заменили доски брусчаткой. Водосточные канавы углубили, чтобы улицы быстрее высыхали после дождя. Установили новые фонари. В Праге и Воле выросли фабрики с высокими трубами, из которых валил дым. Калман отправился в контору выкреста на Крулевской. Низкорослый, тучный пан Валленберг носил сюртук с высоким воротником, клетчатые брюки и широкий галстук; у него была крупная голова, густые бакенбарды, горбатый нос и черные еврейские глаза. Калман показал документы, что он является арендатором поместья и владельцем известковых разработок. Компаньон из Ямполя подтвердил, что у Калмана безупречная репутация.

Калман говорил на простом, деревенском польском с еврейскими словами. Он произвел на выкреста хорошее впечатление, как раньше на князя. Валленберг угостил Калмана сигарой. После долгого разговора Калман получил заказ на шпалы для императорской железной дороги и задаток. Прощаясь, выкрест подал руку и сказал по-еврейски:

— Удачи!

Калман шел по улице, со всех сторон к нему тянулись нищие: слепые, немые, хромые, горбатые. Он раздавал милостыню и получал в ответ благословения. Зашел с Гецем в кошерную столовую и заказал городские яства: водку, пирог, требуху, бульон с лапшой и яблочный компот. Калман плохо знал город, а времени было в обрез, поэтому он нанял дрожки. Извозчик оказался евреем. Дрожки двигались по мосту, и прохожие не спешили уступить дорогу. Непонятно было, как извозчик умудряется никого не раздавить. Грузчики несли на плечах тяжеленные тюки, торговцы выкрикивали свой товар. Студенты разгуливали с дамочками. Правительство опасалось нового бунта, и повсюду гарцевали конные жандармы с пиками.

Отец жениха, реб Ехезкел Винер, жил на Медовой улице. На двери висела латунная табличка с именем хозяина. Калман растерялся, когда служанка нахально его оглядела и приказала вытереть ноги о соломенный коврик. Реб Ехезкел Винер, маршиновский хасид, оказался низеньким старичком с красным лицом и окладистой серебряной бородой. Его жена носила парик, в который были вставлены гребни. Она беспрестанно улыбалась, а ее быстрый великопольский выговор Калман не понимал.