|
Оказывается, что «новый» переломал в губернаторском доме полы и потолки. Старик делается серьезен, почти строг. — А знает ли он, этот безрассудный молодой человек, — говорит он, — что в этом доме до не-го жили тридцать три губернатора! и жили, благодарение Богу, в изобилии! На третий день Павел Трофимыч повествует, что «новый», прибыв в некоторое присутственное место, спросил книгу, подложил ее под себя и затем, бия себя в грудь, сказал предстоявшим: — Я вам книга, милостивые государи! Я — книга, и больше никаких книг вам знать не нужно! Старик начинает колебаться. Он начинает подозревать, что в «безрассудном молодом человеке» не всё сплошь безрассудства, но, по временам, являются и признаки мудрости. — Дай Бог! — говорит он, — дай Бог! Но все-таки скажу: осторожность, мой любезный! Ой, как нужна осторожность! На четвертый день — опять то же посещение; оказывается, что «новый» выбрал себе в «пом-падурши» жену квартального Толоконникова. Чело старика проясняется; в голове его шевелятся веселые мысли. — А что ты думаешь, любезный! — говорит он, — ведь он… тово! ведь он бабенку-то… тово! — Толоконников уж и шинель с бобрами себе построил-с! — В знак удовлетворенья… это так! Я полагаю даже, что он его куда-нибудь в советники… Потому, мой любезный, что это, так сказать, общая наша слабость, и… должен признаться… прият-нейшая, брат, эта слабость! — Уж чего же, вашество, лучше! — То-то, любезный друг! ты пойми! Насчет этого нельзя так легко говорить! Уж на что я к Ан-не Ивановне привязан, а тоже, бывало, завидишь этакую помпадуршу — чай, помнишь? — Как не помнить-с! Только раненько, вашество, тяготы-то эти сбросить с себя изволили! — Что ж, я послужить готов!.. А он… тово! он, я тебе скажу, эту бабенку… это — верно! Наконец в одно прекрасное утро приезжает Павел Трофимыч и смотрит не то загадочно, не то торжественно. — Ну-с, что еще напроказили? — спрашивает старик, по обыкновению. — Недоимки собирает!!! — Сам собирает? — Сам-с. — И сечет? — И сечет-с (Кошельков, очевидно, врет, но делает это в тех видах, чтобы известие подейство-вало на старика как можно живительнее). При этом известии с отставным начальником совершается нечто необыкновенное. Он как бы впадает в восторженное забытье; ему мнится, что он куда-то въезжает на белом коне, что он облачен в светозарные одежды; что сзади его мириада исправников, сотских, десятских, а перед ним на коле-нях толпа… — Даже баб сечет-с! — окончательно прилыгает Павел Трофимыч, видя успех своей стратаге-мы. — Бац! бац! — ни с того ни с сего вдруг восклицает старик. — Так ты говоришь, и баб? — Точно так, вашество, потому что эти бабы… — Бац! бац! Старик быстрыми шагами ходит по комнате, делая движение рукой сверху вниз. — А знаешь ли, что я тебе скажу! — говорит он, останавливаясь с размаху перед своим собе-седником. — Что, вашество, приказать изволите? — Он… молодец! III По вечерам старец пишет свои мемуары, или, как он называет, «воспоминания о бывшем, не-бывшем и грядущем». Он занимается этим в величайшем секрете, так что только Анна Ивановна, Павел Трофимыч да я знаем, чему посвящает свои досуги бывший глубокомысленный администра-тор. — Я, мой милый, фрондер! — так всегда начинает он, когда решается прочитать нам ка-кой-нибудь отрывок из своих мемуаров. — По выражению старика Державина, — Я истину царям с улыбкой говорил… Ну, и почтен был за это в свое время… А нынче, друзья мои, этого не любят! Нынче нашего брата, фрондера, за ушко да на солнышко… за истину-то! Вот, когда я умру… тогда отдайте все Каткову! Никому, кроме Каткова! хочу лечь рядом с стариком Вигелем. |
