И богатой.

Правда, немножечко мертвой, насколько Лилечка поняла, ведь живые люди не бывают прозрачными, но ведь это еще не повод проявлять невежливость.

— Не бойся, дитя, — сказала женщина, вглядываясь в лицо Лилечки.

— Я не боюсь, — сказала Лилечка и подняла руку с солнечными зайчиками.

— Посади их сюда, — женщина махнула рукой, указывая на каменную чашу, что стояла на каменном же столбе. И тоже узорчатом. Вьется по столбу вьюнок, словно живой, стебелек к стебельку, листочек к листочку, и только бутоны белые полупрозрачные столь хрупкими кажутся, что и тронуть-то боязно.

Но Лилечка тронула.

Сперва зайчиков посадила, потом тронула. Из любопытства. Каменный цветок не шелохнулся.

— В нем почти не осталось силы, — сказала женщина. — Стало быть, не боишься?

Лилечка покачала головой.

И Фиалку с плеча сняла, погладила. Сказала:

— Евдоким Афанасьевич тоже такой… прозрачненький. И хороший. Правда, ворчит все время… вы тоже дух?

— Дух, — согласилась женщина.

— А я Лилечка… Козелкович.

— Из тех ли, что на Свиязи сидят?

— Наверное.

— Милорада, — женщина склонила голову, на которой переливался всеми цветами радуги драгоценный венец. — Теперь уже княгиня Милорада… Рёрик.

Произнесла она это с запинкой.

— Приятно познакомиться, — Лилечка вспомнила, что нужно говорить в подобных случаях. А потом уточнила. — Это вы меня звали?

— Я.

— Зачем?

— Надеялась… странно, что лишь ты меня услышала, дитя, — княгиня сложила руки.

Была она высока.

Худощава.

И красива. Наверное. Или не очень? Матушка говорила, что красивая женщина должна быть высока, статна, ликом кругла и бела. Высокою княгиня еще была. Во всяком случае, выше Лилечки, но вот в остальном… худая очень, даже вон, косточки на руках торчат. И лицо узкое, а не круглое.

Кожа смугла, словно у холопки.

А вот платье нарядное, такого, небось, и у матушки нет. И пошито не так, как матушкины. Сверху узкое. И рукава тоже узкие, по руке лежат, и не раскрываются, чтоб нижний, рубахи, выпустить. А снизу платье этаким колоколом, но не совсем уж широким.

И шнурок спереди.

Золотой.

Шнурок Лилечке понравился, а еще камушки, которые платье украшали, и цветы, золотом вышитые. И венец тоже.

— Что ж, — вздохнула женщина. — Значит, так тому и быть.

И руку протянула.

А Лилечка коснулась этой руки, которая была почти что живая, только холодная очень.

— Я покажу тебе, с чего все начиналось… а ты… ты реши, как быть дальше. Боги сказали свое слово, — княгиня Милорада была печальной. И Лилечке захотелось её утешить. Она даже погладила княгиню по руке, а та улыбнулась, как показалось, виновато. — Мы не собирались… не хотели все это… просто жить вместе. Где-нибудь далеко, где не осудят…

За первою залой обнаружилась вторая, тоже небольшая и в камни упрятанная, только теперь на камнях узор возник, да не один.

Вот вьется река.

И кораблики на ней плывут. Воды сине-зеленые, а кораблики белые…

— Нефрит-камень, — сказала княгиня, погладив реку. — На удивление многоцветен. А это перламутр.

Искрятся паруса кораблей.

Зеленеют берега.

И река круг кладет, а в центре её поднимается город с крышами узорчатыми. Нарядный такой… а вот дальше камень желтый и красный, словно огнем опаленный. И тут уже несутся по степи всадники на конях черных.