Она тихонько вздохнула и, забравшись на кровать, — игрунки, верно, почуяли неладно, а потому в Аглаину комнату не совались — добавила:

— Завтра надо будет сказать… только кому?

По-хорошему следовало бы доложить Эльжбете Витольдовне, чтобы уж она собрала комиссию, с магами, с людьми государевыми, которых положено звать в подобных случаях. Но вот… послушают ли Аглаю? Нет, должны бы, но… но вдруг послушать послушают, а её запрут?

В школе?

Или… или отдадут Гурцееву, который тоже запрет, но не в школе?

Станут опять говорить… всякое. Аглая уже поняла, что говорить ведьмы умеют красиво, и как знать, не поверит ли она вновь, что все правильно, что все так, как должно?

Глупый страх. И долг велит одно, а сердце трясется заячьим хвостом.

— Если не скажу, то… плохо. Они ведь не просто так появились, — Аглая погладила кошку, которая от прикосновения этого заворчала. — И сильные, если весь дом убаюкали. Тут до беды недолго… может, уже даже… но… поверят ли?

Кошка вздохнула.

И Аглая тоже.

А потом раздалась песенка, которая без слов, чем-то напоминающая мурлыканье, и стих шепоток, и звуки шагов тоже стихли, и вовсе стало тихо-тихо.

— Я скажу ей, — решила Аглая, прикрывая глаза. Сон, с которым она так старательно боролась, все же подкрался. — Она умная… она поймет, что нужно делать.

Глава 10. В которой князь наносит весьма своевременный визит

Золотое правило: у кого золото, у того и правила.

Утро не задалось.

Еще с ночи не задалось, когда Стася, воротившись в комнаты — в них было все так же душно и тяжело — пыталась уснуть. Она до рассвета проворочалась на мягких перинах, которые стали вдруг то слишком уж мягки, то чересчур комковаты, да без толку.

Сон не шел.

И мерещилось вот…

Бес, что улегся в ногах, тихо урчал, но урчание его нисколько не спасало. А потом сквозь ставни пробился тонкий луч, и Стася поняла, что и дальше притворяться спящей смысла нет.

Вот ведь…

— Конь? — почтенная вдова, еще более грузная и краснолицая, чем прежде, поджала губы. И щеки её надулись двумя пузырями, а три подбородка легли один под другой, прикрывая шею. — Какой конь? Коней у меня много. Оставляют.

Она сидела во главе стола, на который молчаливая, какая-то измученная челядь, выставляла пироги да плюшки, несла молоко, сливки и миски с творогом. Кувшины да ковшики, полные, что молока, что кваса, что иных напитков.

— Верно, — кивнул Фрол Матвеевич, подавивши зевок. — Оставляют. У Марфы известно, что кони доглежены будут.

И все-таки зевнул, широко, во весь рот.

А за ним и Матвей Фролович.

Ежи нахмурился.

А Стася подумала, что выглядят купцы не слишком-то хорошо, не говоря уже о супруге Фрола Матвеевича, которая была вовсе бледна до белизны.

— Я и сам, помнится, как прикупил в позапрошлым годе жеребчика, того, помнишь, палевой масти, так поставил…

— Ага, славный…

— …из Градомысловых, пусть и полукровка, но на диво ходкий. Ох и торговался-то я…

Марфа подняла ковшик, пригубила да на место вернула. А вот Ежи к напитку принюхался. И нахмурился.

— А вы всегда в сбитень полынные слезы добавляете? — поинтересовался он. И слова эти упали, заставив вдову вздрогнуть.

— Чего? — поинтересовалась она.

Ежи молча накренил ковшик, а после в другую сторону, и пальцем снял край тягучего темного напитка.