Марфа завыла, едва ли не громче котов. А на столе появилась первая тварь. Она-то, не старшая, недавно вырожденная, походила на того, кем и была изначально: человеческого младенчика с круглой лысой головой да синеватым тельцем.

— Боги милосердные, стало быть… — Фрол Матвеевич был мужиком крепким, многое повидавшим, и плечами повел, избавляясь от наваждения, потянулся к клинку своему и дотянулся, обвил пальцами, когда на спину ему рухнула другая тварь.

Третья выбралась из-за стола…

— В круг! — заорал Радожский, и огненный цветок распустился у самых его ног.

Игруша заверещала так, что из ушей кровь пошла, покатилась, силясь пламя сбить. Да сколько их тут… в книгах писали, что редко встречается больше двух.

Четыре — в исключительных случаях.

А тут…

Матвей Фролович выдернул из-за стола сомлевшую Никанору. Захохотала, захлопала в ладоши Марфа, теряя остатки разума:

— Ешьте, деточки мои… ешьте родненькие… заступитесь за матушку…

Бес махнул когтистой лапой, и кривобокая игруша поспешно скатилась на пол. Завопил Зверь, упреждая другую, а Ежи… Ежи увидел темные нити, что протянулись меж купчихой и существами, ею же порожденными.

Наверное, конечно, можно было сделать все иначе, но…

…огонь расползался по терему.

А Фрол Матвеевич силился скинуть с плеч игрушу, что драла кафтан. Острые коготки её полосовали и ткань, и кожу человека.

Кружила пара возле Аглаи, не смея приблизится.

Еще одна шипела на Стасю.

А та смотрела и смотрела и…

Ежи протянул руку, захватывая столько нитей, сколько сумел.

…раз, два, три…

После посчитает.

И второй.

Стало легче. А собственная сила, темная, дурная, отозвалась, потекла, ибо тьма к тьме… не живое, но мертвое, поднятое собственной обидой.

И сила вбирала её в себя, а с нею и все то, чего Ежи знать не хотел бы.

…пять и шесть…

Марфа захлебнулась смехом. А игруши замерли, все и разом.

Близняшки восемь и девять. И там еще двое… она же что, не понимала, что творит? Понимала. Теперь Ежи в том не сомневался, как и в справедливости суда царского, только…

— Идите сюда, — сказал он, опускаясь на лавку. — Княжич, пригляди за ней…

— Князь, — буркнул Радожский и пламя унял одним движением.

— Не важно. Пригляди…

Радожский молча обошел стол, вставши за спиной почтенной вдовы, которая теперь сидела молча, только глазами хлопала. И в этих глазах Ежи виделась обида.

— Детки мои…

— Твои, — согласился он, подзывая их. — Все твои… сама убивала. Собственной рукой.

Лицо князя заледенело.

Игруши подползали. Они двигались неловко, рывками, то и дело останавливаясь. И головы их крутились, будто они так и не могли понять, что же происходит.

Куда подевалась матушка.

То есть, они её видели, они её чуяли, но больше не воспринимали так, как мать.

— Сперва… думаю, из страха. Вдове любовника иметь незазорно, так? Если, конечно, приличия блюсти. Но дети — это другое. Узнай кто, слухи пошли бы. А там и доброго имени лишиться недолго. Вот она и избавилась от ребеночка.

Он, самый первый, походил на древнего старика. Кожа его потемнела, а все тело изрезали глубокие морщины.

— Потом от второго… прикопала где-то… недалеко. Они и вернулись. Бывает такое.

Кто-то, кажется, Фрол Матвеевич выругался. Аглая же подошла к Никаноре, которую уложили тут же, и рядом присела.

— Ей бы покаяться, вызвать кого, чтоб дом почистили, но она иной способ нашла.