— Не мешай. Справлюсь. Иди.

Радожский упрямо тряхнул головой за мгновенье до того, как огненная змея, поднявшаяся над ним к ужасу людей, опустилась. Она раскрыла пасть, готовая проглотить человека, уверенная в собственной силе.

— Божечки милые… — прохныкал кто-то за спиной.

— Свеи стыд потеряли… глянь, глянь… ишь, срамота!

— А магик-то…

— Я тебе говорю, что неспроста энто…

Ежи слышал этих людей, что стояли по-за его спиной. Их и…

— Ой, матушки!

Князь вспыхнул.

Огонь, слетевший на него, вцепился и в одежду, и в волосы, и в человеческое слабое тело, готовый пожрать его. Вцепился и вошел внутрь, наполнив князя опасным сиянием. А потом тот поднялся. И шагнул навстречу пожару.

— Божечки страшные… — баба осенила себя святым кругом.

— Ишь ты…

Мужик, стоявший подле неё, сплюнул, то ли от восторга, то ли вовсе наоборот. Но взгляд Ежи, скользнувший по толпе, зацепился не за эту вот женщину, вида обыкновенного, и не за спутника её, и не за скоморох, что держались наособицу. Взгляд этот задержался на человеке, который выделялся средь прочих, а чем — не понятно.

— Норвуд, — Ежи понял, что сам ныне только и способен, что стоять. — Вон… тот… в синем кафтане.

И сказал-то тихо, но услышан был.

Норвуд, который нисколько собственной наготы не стеснялся, поднял руку. А потом просто указал на человека, что этакого не ожидал. И попятился. Сперва осторожно, еще надеясь, что произошла ошибка, что указывали вовсе не на него и…

А пожар стих.

Взял и сам собою.

— Маги, — восхищенно выдохнула женщина.

— Маги, — мужчина согласился с нею, правда, без особого восторга. — Небось, как прошлым годом склады горели, так ни один не явился, самосам тушили. А туточки…

И опять сплюнул.

…а тот, в камзоле, от которого несло недавней смертью, понял, что по-тихому уйти не выйдет. И дернул из-за пояса пистоль.

Рявкнул выстрел.

И кто-то завизжал. А человек бросился прочь. Правда, далеко не ушел, свеи, пусть и утратили волчье обличье, но двигались со все той же нечеловеческой скоростью.

— Не убейте только, — попросил Ежи.

— Не учи, — Норвуд оскалился и глаза его полыхнули злою желтизной. — Убивать не станем, поговорим только…

Человек взвизгнул.

— Люди добрые! — раздалось тотчас громкое. — Да что это деется!

— Помогите! — почуявши, что еще не все потеряно, человек дернулся, да только Норвуд держал крепко. — Душегубы!

Загудела, загомонила толпа.

— Иди. Справимся, — Норвуд тряхнул головой и оскалился. И оскала этого хватило, чтобы собравшийся люд попятился.

Попятился, но не ушел.

— Жизни лишают! Честного человека! — раздалось откуда-то издалека. — Пришли…

— Бьорни, глянь, что там за крикун…

Ежи шел к дому.

По горячим камням, по хрустящему дереву. Он переступил через тело, опаленное до неузнаваемости, и все-таки узнанное, ибо тело это было огромным.

— Мы опоздали, — тихо произнес Радожский, глядя на почерневшие стены. — Там никто не выжил… просто бы не выжил… мы…

— Там никого нет.

Радожский стоял, покачиваясь, то ли от слабости, то ли от избытка силы, которая еще не обжилась в обыкновенном этом теле.

— Не выжил… бы… никто… такой, как я, быть может, но… таких, как я, не осталось, считай.