Хотя…
— Кто? — задал Радожский вопрос.
— Ведьмы! — осознав, что прямо сейчас убивать его не станут, человек определенно осмелел. — Тварей своих наслали…
И на Норвуда указал.
— Живота лишить…
Князь усмехнулся, а потом, наклонившись, схватил этого вот говоруна за горло. Дернул, рывком поднявши на ноги. И ведь не скажешь, что Радожский силен, а поди ж ты… и не только поднял, но и приподнял над землей.
— Говори…
Слов это заставило пленника громко икнуть. А потом он заорал дурным голосом, вцепился обеими руками в руку Радожского, да тотчас отпустил, ибо рука эта покраснела и задымилась.
— Говори, — Радожский разжал пальцы, позволяя пленнику упасть на песок.
Люди зашептались.
Небось, опять слух пойдет о том, что царева сотня живых людей губит. Но… что-то было такое, то ли в магии, то ли в самом князе, однако человек заговорил.
Сипло.
Захлебываясь, спеша словами откупиться от муки, а может, если свезет, и смерти.
Норвуд поморщился: история выходила донельзя мерзкою.
…а папенька в другоряд женился, — Горыня, оставшись в нижней рубахе, поежилась. — И ладно бы, я же ж не против. Я же ж понимаю, что ему наследник надобен. Я что? Замуж выйду и в мужнин род, а он тогда?
— Это да, — тоскливо поддержала Баська.
— Вот… она-то собой ничего, хорошая. Крепкая. И род тоже большой, пусть и не сказать, чтобы древностью славный, а все богатый. Сперва улыбалась всем, змеюка подколодная, — Горыня нахмурилась, вспомнивши о неприятном. — А после… Бержата, ключница наша, еще моею маменькою ставленная, захворала. И так захворала, что на третий день отошла. Она-то немолодою была, да все одно крепкой. Дело знала свое. А эта… на место Бержатино свою няньку пристроила. Так оно и пошло. Году не минуло, как из старых слуг только и осталась пара девок, при мне состоящих. Да и тех эта вот… все папеньке наговаривала, дескать, ленивы, нерасторопны. Он и думал сослать, но тут уж я заупрямилась.
Небо медленно наливалось темнотой. И холодало. Ветерок обернулся ветром, сильным, пронизывающим, заставляющим думать, что осень-то не за горами.
— Эта… родила дочку. Потом еще одну. И еще. Только дочки и выходили, да… тут-то папенька и заговорил, что, стало быть, на то воля богов. А еще, что жениха мне подыщет такого, чтоб в род принять можно было.
— А ты…
— Соболевы мы, — Горыня склонила голову. — Из старых…
— Те самые? — охнула Баська. А Стася сделала вид, что уж она-то точно знает, кто такие Соболевы и чем они славны.
Потом спросит.
У Евдокима Афанасьевича, коли выберется.
— Те самые… папенька-то мой тоже единственный сын. Ни дядьев у меня, ни теток по отцовой линии нету. А по материной тоже, потому как она из простых, да… вот… на папеньку многие косо глядели, когда он решил её по закону да в жены… — Горыня прихлопнула комара. — Этой разговоры не по нраву пришлись. Она сперва решила, что меня-то подвинет, начала нашептывать, что норов у меня неласковый и сама-то я не такая, чтоб мужа сыскать, что надобно меня в храм отправить, во жрицы, потому как тогда боги и смилостивятся, подарят наследника. Только папенька эти разговоры скоренько пресек. Так и ответствовал, что скорее её в монастырь сошлет и с новой женою попробует. Нет, не думайте, он у меня не стал бы… он её, может, и не любит. Не любил… но о сестрах моих заботится. И приданое им положил немалое.
Только, наверное, одно дело приданое, и совсем другое — все прочее имущество, которое отошло бы мужу Горыни. |