Сама-то Горыня тоже с характером.

— Мало было? — высказала общую мысль Лика, которая мелко дрожала, но делала вид, что ничего-то этакого не происходит. Подумаешь, ветер наполняет нижнюю рубаху, что парус. Бывает и такое.

— Так… выходит, что мало… она тогда подружиться решила со мною. Привечать стала. Песни петь сладкие, что, дескать, мы одна семья. Будто я не помню, чего она мне еще с полгода тому шептала, как кривилась, все повторяла, до чего я дурна, и лицом, и статью… так я ей и ответила. Вот и… она его впустила. Морочника. Помню, что во двор меня кликнула, навроде как с конем моим беда приключилась. А конь у меня хороший. Из Градомысловых табунов…

На сей раз кивнули все, даже Стася.

— Папенька еще жеребенком привел. Сама ростила, выпаивала. И объезжала тоже сама, — сказала Горыня и глянула с вызовом. Похоже, сие занятие в обществе не считалось сколь бы то ни было подходящим молодой девице.

— А мне так и не купил, — пожаловалась Маланька. — Я просила лошадку, а он сказал, что невместно.

— И мне.

Баська насупилась от этакой вселенской несправедливости.

— Она тоже все говорила, что невместно, но мамка моя из степного народу, и папенька знал. Сказал, лучше сам коня подберет, чем ждать будет, когда кровь во мне свободы попросит. Вот… я в конюшни, значится, а там она… и с этим вот… помню, глянул на меня, так я и сомлела почти. А дальше… она калиточку и отворила, помогла уйти. И уже в сарае том очнулась только. Одна.

Баська погладила Горыню по руке, утешая. А та вздохнула тяжко и призналась:

— Она бы не позволила мне живой остаться. Небось, этому и заплатила, чтоб спалил… а там бы… одно дело, если б со мною чего дома приключилось. Папенька бы… он бы и ковен, и ведьм… выяснил бы, чего да как… я ж не ключница, родная дочь. Тут же… ведьмы бы что? Сказали бы, что людолов свел. И с другими если сгорела, то…

— Несчастный случай, — сказала Стася тихо.

— Вот… она этому, верно, много денег обещала, только…

— Таких свидетелей живыми не оставляют.

И слова эти заставили всех замолчать, обдумывая, что все-то не так и плохо, если разобраться. Остров? Так ведь не голый камень. И вода пресная. Березы вон. Есть, правда, нечего, но без еды человек всяко дольше продержится, чем без воды.

Эта вода теперь гляделась черною и густою, и тонкая лунная дорожка пролегла по ней, словно намекая, что до другого берега недалече, всего-то и надобно, ступить.

Может, будь она одна, Стася и решилась бы. Да вот остальных куда?

И как?

И…

Она встала и подошла к воде. Присела. Коснулась пальцами. Замерла, пытаясь услышать в ней хоть что-нибудь, но ничего-то, помимо обыкновенного шелеста волн, не услышала.

Небо совсем черным сделалось.

А вода.

Вода ластилась к Стасиным пальцам, хваталась за них и отступала, приглашая поиграть.

— Я бы с радостью, да… в другой раз? — странно разговаривать с озером, впрочем, ничуть не менее странно очутиться посереди этого самого озера.

— Сивка-бурка… — вряд ли в этом есть смысл, но почему бы не попробовать. — Вещая каурка… встань передо мной, как лист перед травой.

Слова подхватил ветер, понес, играя, а после уронил в тяжелые воды озера. То и проглотило. И вновь наступила тишина. Звонкая. И хрупкая.

Она разбилась с падением первой капли, что стекла с серебряной гривы коня. И рассыпалась, разлетелась осколками. А следом тяжко хлюпнула вода под копытом. И снова.

Опять.

Он шел не спеша, теперь свободный, способный уйти, если пожелает.