|
Да, она не была тогда лишена романтического воображения! А я-то уж был хорош: недоучка, начитавшийся Грина - мне грезилась бесконечная наша общая жизнь, ты да я от Севера до Юга, от Востока до Запада, двое бродяг, любящие сердца, двухместная байдарка, двухместная палатка... Нелегко проститься с юношескими грезами, но жизнь обламывает тебя, она тебя "учит", нельзя же все время быть сопливым теленком. Ребята, никогда не посещайте вновь старых башен, где когда-то вам было хорошо. Ах, как хорошо мне было! Башку я тогда чуть не разбил об эти камни. Ну, ладно! Все дело в том, что в последние месяцы мной овладело удивительное спокойствие, спокойствие, которое выбивает меня из колеи и не дает работать, общаться с людьми, даже читать, а только дает возможность прекрасно есть, прекрасно переваривать пищу, прекрасно толкать тележку. После всех огорчений, слез и клятв, после всевозможных волнений, и разлук, и встреч наступило это многомесячное спокойствие. Я двигаюсь по своим путям подобно ленивцу на жизнь мне хватает, особых запросов нет - лениво жду событий, лениво принимаю решения. Короче говоря, мне необходим курс инъекций. И вот я начинаю его, сознательно, лениво, с ленивым любопытством к самому себе. Сначала я записываюсь в эту экспедицию, потом прихожу на улицу Лабораториум, потом влезаю в эту башню, где мы когда-то тихо умирали от счастья... Я спустился, нашел свой пиджак, надел его и поклонился всем теням, всем призракам и всем голодным кошкам этой улицы. На сегодня хватит. Вышел на улицу Широкую - шар на шпиле евангелистской церкви. Вышел на улицу Длинную - милицейская машина "раковая шейка" с дрожащим султаном антенны. Иду по улице Длинной - освещенные двери буфета, велосипеды у дверей. Возле буфета кто-то схватил меня за плечо. Я узнал Барабанчикова, маляра из нашей экспедиции. - Здорово, - сказал он. - Ну, ты, я гляжу, хитрован. - Выпил, Барабанчиков? - спросил я его. - Ну, ты и хитрован! - восторженно и угрожающе пропел он, не отпуская меня. - Что ты, Барабанчиков, в самом деле, - сказал я, освобождаясь от его руки. - Ты меня, парень, не бойся, - прошептал он. - А я и не боюсь. - А это ты зря! - повысил он голос и сверкнул своей фиксой. Замоскворецкие его фокусы и кураж сразу надоели мне, но я говорил мирно, не хотел портить отношений, потому что и так в экспедиции меня все еще считали чужаком. - А я сейчас на танчиках был, - сказал Барабанчиков. - Бацал с одной эстоночкой. Ну, а потом, значитца, по садику с ней прошлись. Колечко мне подарила. Глянь! На ладони его лежало жалкое колечко с красным камешком. - Сила! - сказал я. - Хитрован ты! - воскликнул он, седлая велосипед. - Костюмчик-то импорт? По блату достал небось, да? Вырядился, ишь ты! Знаю я тебя. Он поехал, сутулый и какой-то дикий, всклокоченный, как медведь на велосипеде. Описал круг и остановился возле меня, упираясь правой ногой в асфальт. - Садись на багажник, ну! - с какой-то совершенно непонятной угрозой крикнул он. - Садись, Валька, на базу свезу. - Иди ты к чертям! - рассердился я. - Ну, ладно! - захохотал он. - Пес с тобой! Чю читаешь-то? - "Знамя". - Я показал журнал. - Молодец! Поможет жить, - одобрил он и поехал по улице, распевая что-то, вихляясь и дергаясь. |
