— Скажи генералу, что я скоро буду.

Не дожидаясь ответа, полковник Фаррелл закрыл дверь прямо перед носом солдата. Его голос прозвучал точно скрежет в темноте.

— Вы можете идти к себе в комнату. Или хотите проследовать туда как мешок с овсом на моем плече?

Из принципа она не должна даже при таком условии помогать ему. Но что такое принцип по сравнению с унижением? И потом была надежда, хотя и слабая, что она поймает его на удочку и покажет окружающим свою власть над ним.

— Ну?

— Я предпочитаю идти, — сдержанно ответила Элеонора и вдруг с внезапной яростью добавила:

— Раз я должна идти!

— Да, должны, — сказал он. В его голосе, ей показалось, прозвучало мрачное разочарование, явное настолько, что от каменных плит отразилось холодное эхо.

В комнате стояла страшная жара, исходившая от стен, пораженных застарелой плесенью, ощущался запах пыли, проникавшей в нос и щекотавшей ноздри. От невыносимой жары и духоты лицо Элеоноры покрылось потом. Раздевшись до сорочки и нижней юбки, сняв даже длинные панталоны, она легла на кровать, обмахиваясь платком и с тоской вспоминая вечерний веер своей бабушки, сделанный из кружев и перламутровых пластинок, оставшийся в сундуке. Но он пропал безвозвратно, как и все остальное.

Не стоит думать про это, раз она ничего не в силах изменить. А как изменить? Объяснять, умолять? Где найти слова, которые докажут ее правоту? А если она и найдет их, где надежда, что полковник поверит им, а не собственным глазам? Однако она должна попытаться. Она же не дура. И она твердо знала, что попытается.

В волнении Элеонора спустила ноги с кровати и встала. В кувшине на умывальнике была вода. Она намочила носовой платок и прижала его к разгоряченному лицу. В темноте нашаривая рукой матрас, она двинулась по комнате. Сквозь занавески просвечивали всполохи молний. Наверное, Мейзи была права — сезон дождей еще не кончился.

Приподняв копну тяжелых волос, она прошлась влажным платком по шее. От тяжелой атмосферы запертой комнаты начала болеть голова. Ей нужен воздух. Смешно умирать в этом заточении. Но за этими закрытыми дверями тоже небезопасно, поскольку у нее нет ключа. Как она может защитить свою благопристойность, когда Грант Фаррелл способен войти сюда в любой момент?

Стол был отодвинут к стене, чтобы не мешал ходить. Раздвинув тонкие кисейные занавески, откинув щеколду, она широко распахнула обе створки. В комнату хлынул ночной воздух; он был не слишком прохладен, но, насыщенный озоновой свежестью, давал некоторое облегчение. Элеонора стояла прижавшись к прохладному металлу решетки, наблюдая за вспышками молний, окрашивающих черное небо в серо-голубой цвет. Нервы ее дрожали, как натянутые струны, и она никак не могла заставить себя успокоиться. Неизвестно еще, когда вернется полковник Фаррелл и в каком настроении…

Вскоре у нее затекли пальцы, она отпустила решетку и отошла от окна. Ее тяжелая нижняя юбка хлопала по щиколоткам, мешая идти. С внезапным раздражением Элеонора дернула за кончик тесемки и, когда юбка упала, переступила через нее, а потом нагнулась, подняла и швырнула ее на кровать.

В одной коротенькой, до бедер, сорочке стало гораздо прохладнее. Из-за оторванной бретельки сорочка открывала полную мягкую грудь почти до соска. Тут уж она ничего не могла поделать, зашить было нечем и не на что сменить.

О, если бы кровать стояла прямо возле окна, может, тогда она уснула бы, овеваемая ветерком! Если открыть дверь в патио, в комнате стало бы приятнее от сквозняка. Но этого ей не позволено. Еще лучше, если бы можно было положить на пол соломенный тюфяк, как она часто делала в детстве, в Новом Орлеане. Внизу всегда прохладнее. И прохладнее без мягкого матраса… Его прекрасно заменила простыня, постеленная на половики, покрывавшие пол.