Вот и все, что можно сказать о Тополях. Добавить стоит только одно: на рассвете в субботу 13 января поселок этот находился всего в шести с половиной милях по прямой линии от Тинли, но жителям его это почему-то было невдомек. Горные тропы так извивались, так петляли, что Тинли в их представлении находился где-то в другом мире. Жителям Тополей никогда не приходило в голову, что Тинли тут же, за горой, отделенный от них почти сплошной полосой леса. Если они вообще о нем думали, то думали как о некоем недоступном и совсем неинтересном месте в конце длинной дороги, по которой им, может быть, придется проехать раз или два за всю жизнь. Более того, некоторые из детей, живших и Тополях, и не знали о существовании Тинли, никогда не слышали этого названия.

Жюли Бакингем, пяти лет от роду, раскрывалась навстречу солнцу, как цветок. Когда утренние лучи проникли сквозь занавески в ее комнату, она зашевелилась, потянулась всеми лепестками к дневному свету.

В комнате было ужасно жарко, и хотя она была еще мала, чтобы ворчать на погоду, хотя ни жара, ни холод вообще не занимали ее мыслей, сейчас она почувствовала, что ей плохо и очень хочется пить. Она прошлепала босыми ногами в ванную, потому что дотянуться до кранов над ванной было легче, чем до крана над мойкой в кухне. Отвернула кран, а завернуть обратно не смогла. Даже Стиви это не всегда удается, а ему уже девять лет.

Жюли была умненькая девочка и умела найти хорошую сторону даже в том, из-за чего взрослые иногда сердились, например, если намочишь в ванне волосы и пижама спереди будет вся мокрая. Вот и сейчас она все равно промокла, значит, можно заткнуть ванну пробкой и посмотреть, как в ней будет плавать пластмассовый кораблик.

Когда вода поднялась до краев ванны, Жюли побежала в спальню родителей, выходившую окнами на фасад, и сообщила эту новость отцу. Он, наверно, не услышал. Прокряхтел или пробурчал что-то, но не проснулся. Потом она обратилась к матери, но та только застонала во сне и тоже не проснулась. Тогда Жюли пошла к Стелле, и Стелла, беспокойно ворочаясь на жаркой постели, протянула сквозь сон: «Уйди, надоела». А вода тем временем уже текла из ванной по коридору.

Жюли отлично знала, что совершила провинность. В прошлый раз, когда это случилось, ее пребольно шлепнули по руке, только она сказала, что совсем не больно. Вода у них в доме была чем-то таинственным. В иные дни казалось — трать ее сколько хочешь, не жалко. А потом папа с мамой вдруг начинали наводить строгости, и папа то и дело выходил из дому, где стояли баки, стучал по ним пальцами и прислушивался. Иногда лицо у него вытягивалось, и он говорил: «Если еще долго не будет дождя, плохо наше дело».

Жюли не хотела, чтобы ее опять шлепали по руке, поэтому она тихонько вышла через заднюю дверь и спряталась за дровяным сараем. Ничего не произошло, и она пошла было обратно к дому, но, увидев, что вода капает со ступенек крыльца, расплакалась так, точно ее уже нашлепали, и побежала вниз по склону прятаться в кусты за посадками малины. Отсюда ей был виден дом деда Таннера. Деда Таннера она очень любила. Он давал ей серебряное монетки на мороженое, а иногда, если приходил к ним обедать, приносил с собой кулечек конфет. Вон он, стоит в пижаме около своего дома.

Дед Таннер давно уже не вставал так рано. Когда-то он чуть не каждый день поднимался с зарей, но теперь в этом не было нужды. Дети его давно выросли и разъехались, жена, Марджори, несколько лет как умерла, неумолимый лес опять наложил свою лапу на его когда-то цветущую ферму: кизил и ежевика душили фруктовые деревья, в огороде пышно разросся щавель и овсюг, не надо было доить корову, кормить кур — ни кур, ни коровы не было. Молоко теперь привозил молочник, а яйца дед Таннер покупал в лавке.