Она упала тяжело, но боли не чувствовала. Она вообще уже ничего не чувствовала, ни о чем не думала — ею овладело блаженное безразличие, полузабытье.

— Бабушка, я тут! — крикнул Питер.

Она будто не слышала.

— Бабушка, вставай! Скорее!

Она не шевельнулась.

— Бабушка! — заорал он. — Вставай!

Она посмотрела на него равнодушно, словно не узнавая, и тогда он спокойно, расчетливо шлепнул ее по щеке. Удар больно отозвался в его пальцах, в его сознании. Он будто пробудил и ее и его самого.

— Вставай! — пронзительно крикнул он.

И она встала, с трудом подняла свое грузное тело и стояла покачиваясь, пока он снова не ударил ее по щеке.

— Двигайся! — крикнул он. — Ну же, двигайся!

И, схватив ее за руку, потащил, а она пошла за ним, неохотно, как лошадь, везущая тяжелую поклажу.

Он стащил ее с дороги, поволок через канаву в колючий кустарник — акация, кизил, терновник, чертополох, осока — и через проволочную изгородь на пустое картофельное поле. Тут она снова упала, легла подрагивающей грудой, и он с бешеной решимостью поднял ее новыми пощечинами, не переставая кричать: «Нет, ты не умрешь! Не умрешь!» Он погнал ее по полю, поперек борозд, погнал как укрощенного быка, и тут на открытое поле ворвался с севера мощный, немыслимо горячий воздушный поток. Питер инстинктом почувствовал его приближение, в последнюю секунду судорожным усилием швырнул бабушку наземь, сам упал рядом, и огненный вихрь пронесся над ними.

Будь Питер по-прежнему тринадцатилетним мальчиком, он бы заплакал от боли, прожигавшей его тонкую майку, от боли и от горького разочарования: значит, они здесь умрут, никогда им больше не подняться, — отвратительное чудовище, беснующееся в долине, настигло их. Но он не заплакал, не успел, потому что с юга внезапно налетел более прохладный ветер, тоже очень горячий, но все же прохладнее, и с ревом понес обратно колкие тучи пыли и мусора.

Питер встал на ноги, почти ничего не видя. Склон холма был на месте, подобный скале в океане, о которую разбивается пена, подобный возвышенности в пустыне, которую стегает песок, подобный металлу, плавящемуся в тигле. Склон холма был на месте, но он уже не был неподвижным, незыблемым. Он вздрагивал и скользил, вздымался и опадал, как взбаламученная жидкость. Он никак не мог устояться, и Питер снова упал, сваленный жарой, шумом и головокружением.

Это было не вокруг него, это было у него в голове, в теле, в крови.

Он снова поднялся, и бабушка поднялась, как опоенная лошадь, против воли подчиняющаяся окрику, и вдвоем они двинулись дальше — не столько бежали, сколько брели, точно земля превратилась в вязкую глину, из которой не вытащить ноги, брели как во сне по отлогой поверхности поля, а небо над ними было как взметнувшаяся морская волна — вся мрак, и блеск, и дьявольское великолепие, алая, золотая и лиловая, голубая и оранжевая, бурая и черная, маслянисто клубящаяся волна, каждую секунду готовая разбиться, горбатая, с гребнем — как сверкающее отражение солнца.

Питер упал, и земля упала вместе с ним, выскочила у него из-под ног. Он заскользил и покатился в вихре земли и камней, все быстрее и быстрее вниз, по крутому каменистому обрыву, и бабушка была где-то рядом, тоже катилась сквозь кусты и траву, не слыша собственных криков, не чувствуя ушибов.

Они скатились в пруд среди базальтовых глыб, в тот пруд, из которого брал начало ручей, протекавший под участками деда Таннера и Вакингемов.

Вода резнула их холодом.

Вместе с ними в воде были лесные твари, ползучие и летучие, даже змеи.

Стиви, со стоном переводя дыхание, ковылял между рядами моркови к Лорне и Грэму.