Кадзу потрясло, когда она услышала, что их спутники с церемонии Омидзутори, которые во главе с восьмидесятилетним старцем в «Сэцугоан» желали им счастья, потом отзывались о ней дурно. Распространяли слухи, что, дескать, во время поездки Кадзу, не обращая внимания на посторонних, корчила из себя жену, уделяла внимание лишь Ногути, была невежлива с восьмидесятилетним старцем. А ответное приглашение в «Сэцугоан» стало саморекламой, стремлением использовать ресторан для оглашения брака, жаль Ногути… и так далее. Узнав об этом, Кадзу обнаружила, что легкая боль, показавшаяся странной, но приятной, когда директор издательства после сообщения о предстоящей свадьбе ущипнул ее за плечо, теперь всплыла лиловым синяком. Кадзу поверх кимоно немилосердно массировала это место.

Эти слухи дошли до Ногути. Он рассердился на Кадзу: о том, что она поедет вместе с ними в Нару, он сообщил только проверенным друзьям. Наверное, слухи распространяет сама Кадзу – типично по-женски ведет себя так, чтобы вбить клин между мужем и его друзьями. И Кадзу впервые осознала, что ему не хватает проницательности.

В еженедельной газете поместили издевательскую заметку. Писали, что, когда Ногути после войны внезапно переметнулся в Партию новаторов, это оказался всего лишь неудачный рекламный ход и его женитьба на Кадзу – поступок такого же рода. Кадзу поразила столь изысканная недоброжелательность общества, однако Ногути сказал, что не стоит обращать внимание. Во всяком случае, внешне он сохранял невозмутимость.

После замужества в жизни Кадзу не произошло серьезных перемен. Фотографию из свадебного путешествия она повесила у себя в «Сэцугоан» и в перерывах между приемами гостей забегала на нее посмотреть. На снимке гостиничного фотографа они с Ногути стояли на каменной лестнице в южной части острова Бэнтэндзима.

С тех пор прошел почти месяц, но она помнила, что на фотографиях им следовало принять соответствующие позы. Сначала она хотела казаться кокетливой. Но, осознав всю нелепость своего желания, отбросила его, и воспоминания об этом становились все ярче.

После посещения храма Яотоми они снова углубились в парк, и перед ними в лучах еще нежаркого летнего солнца открылся ранее скрытый деревьями пейзаж. Тогда-то Ногути и сделал Кадзу выговор за попытку внести крупное пожертвование, чем обидел ее. И раскинувшийся перед ней чудесный пейзаж показался спасением:

– Как красиво! Посмотри. Тут так хорошо.

– Сфотографируемся здесь, – сразу откликнулся Ногути.

Фотограф, рискованно устроившись в корнях сосны рядом с лестницей, приготовил камеру. Супруги с каменных ступеней любовались морем. Оно спокойно мерцало перед глазами, омывая островок Микаваосима перед полуостровом Нисиура на западе и гору Мия-Кобосан на востоке. Окутанные прибрежной дымкой, полуостров Ацуми и полуостров Тита будто сливались воедино вдалеке, отчего море здесь походило скорее на озеро, чем на часть океана. Запруды для разведения рыбы усиливали это впечатление. В небе – ни облачка, солнце – повсюду, словно аккуратно вырезанный и помещенный на небеса золотой круг.

Чрезвычайно педантичный фотограф подолгу заставлял супругов стоять в одной и той же позе. Кадзу вдруг заметила, что Ногути застыл, подобно статуе, как человек, который постоянно чувствует на себе взгляд объектива. Он до сих пор сохранил эту жесткость, приобретенную за годы, когда его преследовали репортеры. Чтобы отомстить за выговор насчет пожертвования, Кадзу достала пудреницу, быстро взглянула в зеркальце, а потом, направив его на плечо Ногути, пустила яркий блик скользом по его напрягшейся щеке. В следующий миг солнечный зайчик сбоку попал в глаз. Ослепленный Ногути резко сменил позу, а фотограф, подкараулив момент, спустил затвор.

Сейчас на столике у Кадзу была не та испорченная фотография. Ногути потом взял у фотографа негативы и заставил выбросить все, что ему не понравились.