Душа Кадзу не была создана для анализа, но красота пейзажа, которой она мгновенно прониклась, в противоположность ее политическим мечтам, вызывавшим слезы и страсть, казалась насмешливой и будто намекала, что Кадзу не создана для политики.

В это мгновение, словно пробуждая ее ото сна, в уши ударили грохот барабанов за спиной, голоса с пластинок из репродуктора и огромный людской хор народной песни. Сначала взгляд отметил яркий цвет висевших поблизости бумажных фонариков. Их гирлянда цеплялась за клены на аллее, на концах ветвей с нежными зелеными листьями для украшения висели лиловые цветы.

Кадзу вдруг потянула Ямадзаки за руку:

– Вот, пойдемте туда. Пойдемте станцуем со всеми.

– Вы нас просто поражаете! – заметил помощник.

Кадзу уже ничего не замечала. Хореограф вместе с ней вошел в круг. Жены и дочери городских жителей, костяк местного клуба народной песни, все в одинаковых плащах, танцевали под гимн Омэ – «Гора Митакэ». Руки и ноги Кадзу задвигались сами собой, повторяя движения танцующих.

– Неважно у вас получается. Встану перед вами, а вы двигайтесь, как я. – И она хлопнула по плечу официально одетого Ямадзаки, который постоянно ошибался в движениях.

– Вы просто талант! Вас и учить нечему, – заметил хореограф.

Помощник, стоя вне круга, ошеломленно взирал на все это.

Вскоре городского вида новички, присоединившиеся к танцу, привлекли всеобщее внимание. Кадзу словно опьянела. Она растворилась в людях: коснувшись в танце тел женщин, обливавшихся пóтом под лучами солнца, вдохнув их запах, она самозабвенно, всем своим существом погрузилась в движение. Здесь не чувствовалось той стены, что вначале разделяла ее и этих незнакомых ей местных жительниц. Резкий грохот барабанов на башне и пронзительные песни с пластинок объединили Кадзу с танцующими, лицо ее взмокло от пота, она слилась с толпой.

Едва мелодия прервалась, она подбежала к помощнику:

– Я так рада! Спою «Садо Окэса». На башне, наверное, есть микрофон?

Вокруг Кадзу сгрудились деревенские женщины: большинство старше среднего возраста, все явно очень небольшого достатка. Пот размыл праздничную косметику, и проглядывала кожа – грубая, загоревшая за полжизни работы под солнцем. Искрящиеся любопытством глаза, доброжелательные, с блеском металлических зубов улыбки, выбившиеся завитки волос – таким лицам Кадзу полностью доверяла.

Помощник раздвинул толпу, повел Кадзу в башню. Лестница круто уходила вверх, но небольшая опасность дарила Кадзу счастье.

Сопровождающий объявил в микрофон:

– Сегодня на наш песенный фестиваль из Токио специально приехала супруга известного члена Партии новаторов Ногути Юкэна. Она споет для нас «Садо Окэса».

Кадзу придвинулась к микрофону, произнесла приветствие:

– Я жена Ногути Юкэна. Вот смотрела, как вы все веселитесь, и мне тоже стало весело; решила, как сумею, спеть для вас песню. А вы танцуйте.

Кадзу, хлопая в ладоши, задала ритм группе молодых барабанщиков. Толпа внизу заволновалась, но, как только поплыла мелодия, все стихло, и люди, будто сбросив груз с плеч, затанцевали.

До вечера Кадзу спускалась с башни и танцевала, поднималась на башню и снова пела. Несколько человек из клуба народной песни тоже поднялись на башню и пели вместе с ней, обучая ее незнакомой мелодии народной песни Отамы.

В сумерках зажглись гирлянды фонариков, протянувшиеся по ветвям в парке. Кадзу настойчиво просили в третий раз спеть «Садо Окэса», и она опять, уже одна, поднялась на башню. Когда загорелись фонарики, темнота окрестных склонов будто придвинулась вплотную. Вновь отзвучала «Окэса», и горы отозвались эхом неслыханных ранее на фестивале аплодисментов.