|
Похоже, что тогда я сошёл с ума. И всё пошло, словно по маслу, потому что она смотрела на меня и улыбалась, она смеялась, когда я шутил, и наши глаза не упускали друг друга. Мне не нужно было лезть за словами в карман или мчаться к доктору, когда кровь изо всех сил пульсировала у меня в венах. Я упивался этим бешеным пульсом, и мне показалось, что я самый лучший парень на свете. И я понял, что я в неё влюбился. Бесповоротно. И мне также показалось, что она отвечает мне тем же, что здесь уже не было ни её, ни меня, а лишь мы вдвоём, вместе и навсегда. И это обязано было произойти.
К остановке подошёл автобус, и они с подружкой поднялись по ступенькам вовнутрь. «Увидимся», - сказал я, словно посылая ей секретное сообщение, и она улыбнулась своей большой искренней улыбкой (как мне тогда показалось). Затем от Джеки я узнал её полное имя, адрес и телефон. И я знал, что позвоню ей, и что мы обязательно встретимся. По адресу… В нашем гарнизоне часто собирались компании, и я прошел обычный ужас танцев школьных вечеринок и дней рождения одноклассников и одноклассниц, но у меня никогда ещё не было чьего-либо адреса, и я даже не знал того ада, который у нас с ней там должен произойти, и чем мы там будем заниматься. И это меня не волновало. Я плыл по течению, наверное, называемым роком судьбы. И слова тысяч глупых песен о любви внезапно возымели смысл. «Любовь найдет дорогу. Так хороша ты для меня…» Я ей позвонил. Это было за три дня до захвата того автобуса. Когда я набирал номер, то мое сердце начало биться сильнее, точно как в песне. Когда я услышал её голос, я растаял, ослаб. Я сказал ей, кто я, и она спросила: «Кто?» Слово повисло в невесомости, словно звон смертного одра. Я снова назвал ей своё имя, напомнил ей о встрече в «Уай», и она сказала: «О, да…», будто она только что вычитала мое имя в папке, снятой с самой верхней полки, и это подтвердило мое существование. Мы какое-то время говорили, и это было подобно подъёму в гору на моём велосипеде. Потому что, говоря со мной, она всё время удалялась. О, она была вежлива и комментировала всё, что я говорил, понижающимися «Да», «Ну и дела» или «Ого», словно подбрасывая монетки в музыкальный автомат, чтобы музыка не прекращалась, но, абсолютно не предлагая ничего в ответ. Меня охватило отчаяние. Я стал рассказывать о школе, о погоде, о графике движения автобусов в «Уай», я стал сравнивать летние происшествия в Халловеле и в нашем гарнизоне, и, наконец, я выдохся. Я устал от звука своего собственного голоса, но боялся остановиться, потому что я боялся ужасной тишины, которая уж точно бы последовала. Наконец, я спросил её: «А неплохо, если завтра мы вдвоём сходим в кино?». И повисла пауза, а затем: «О, я так не думаю». Слова, разрушившие всё, и скука в её голосе. Она не сделала это просто, сказав: «Нет». Я ожидал: «Жаль, ну, может, как-нибудь потом…» (в конце концов, как предполагалось, она влюбилась в меня, не так ли?), но она просто сказала: «Ты мне понравился, но…», и она заставила меня почувствовать себя так, будто я совсем не принадлежу к человеческой расе. Не найдя слов, я повесил трубку. Я был похож на дурака, извините. Например, я столько времени перед ней распинался, а она не произнесла ни звука вообще, но при этом, позволив мне биться, как рыба об лёд. И затем всё было закончено. Теперь самое ужасное: я всё ещё ею жил. Её лицо продолжало всплывать перед моими глазами. Внезапно мир стал пустым, холодным и одиноким, как обратная сторона луны. И я думал: «Эй, что здесь происходит? Почему я её люблю, а она меня – нет? Мир потерял равновесие, опустился в хаос и беспорядок. Я понял тогда, почему песни о любви так полны грусти: «Собери кусочки моего сердца…» Тремя днями позже, я всё ещё был разбит, я не мог ни есть, ни пить, целых пятьдесят лет ожидая этой особой агонии. |
