Глубоко вздохнув, Картер притих, гадая, как далеко можно будет уйти с Оби. И инстинкты подсказывали ему, что в последние дни Оби уж точно не дружил с Арчи, в отличие от того, как было раньше.

— Я не думаю, что Арчи в состоянии хоть как-то изменить «свое мнение».

— И что же ты думаешь?

— Брат Лайн.

Он слышал в трубке, как Оби резко набирает воздух, и то же время он сам оглядывался вокруг, словно, называя имя Лайна, он мог заставить его появиться. Но в коридоре было пусто.

— Мы пришли к тому, чтобы заставить Лайна отменить визит епископа, — сказал Картер.

На другом конце линии стало еще тише. Оби, наконец, спросил:

— И как же мы это сделаем, Картер? — в его голосе сквозил сарказм.

— Это как раз то, о чем я хочу с тобой поговорить. Надо полагать, что две головы лучше, чем одна, правильно?

— Иногда.

— Иногда? — переспросил Картер, внезапно заволновавшись. Возможно, он недооценивал Оби, или Оби все-таки доверял Арчи. — Ты, наверное, меня не расслышал. Разве ты не согласен со мной, что план Арчи на день визита епископа — ошибка?

— Ладно, ладно, — с гневом и нетерпением произнес Оби. — Смотри, меня тошнит от Арчи Костелло, и я также устал от всех его заданий, но поднимать мятеж, пожалуй, не стоит.

— Я вообще не говорю о мятеже, а думаю о небольшом плане, о том, чтобы визит епископа не состоялся.

В трубке прозвучал глубокий выдох:

— Я не знаю, Картер. Мне не хочется пересекаться с Лайном. Возможно, стоит поступить иначе…

— Подумай об этом.

— Я подумаю, — пауза. — Смотри, мне пора уходить. Поговорим позже, — и тут же положил трубку, словно только и ждал этого момента.

Повесив трубку на рычаг, Картер нахмурился. Он вслушался в звон монет внутри аппарата. Ему хотелось, чтобы его монета вернулась, но этого не произошло. Он знал, что от Оби он уже не зависит. У Оби были его собственные проблемы: его мозг был занят его Лаурой Гандерсон. Картер понял, что он уже не зависит ни от кого. Только сам от себя.

Выйдя из будки, он осознал весь окружающий его вакуум. Наслаждаясь смыслом одиночества, Картер подошел к стеклянному шкафчику, уставленному сверкающими серебром и золотом спортивными призами и статуэтками, говорящими о победах «Тринити» на футбольном поле или боксерском ринге.

Его гипнотизировал жар трофеев, которые сияли в ласкающем их коридорном свете. Даже если он никогда не поступит в колледж и не выступит на еще каком-либо состязании, то они останутся символами его заслуг. Ничто, никто и никогда не сможет их у него отобрать.

Даже сам Арчи Костелло.

Глаза. Главным образом это были глаза. Они следовали за ним по комнате, словно с изображения на какой-нибудь картине. Джерри напоминал картинный образ: его невыразительное лицо словно было поймано глазом художника и заморожено навсегда. Несколько минут Губер сидел напротив него. В комнате были лишь гробовая тишина и эти ужасные глаза. Он встал и начал блуждать по комнате, заглядывая в окно, садясь на корточки, чтобы завязать шнурки то на одном, то на другом из своих кроссовок, делая хоть что-нибудь, во избежание этого ужасного, пустого взгляда.

Но на самом деле в комнате было не так уж пусто. Это напоминало разницу между незаселенным домом с закрытыми ставнями и заколоченными досками окнами, и другим домом, откуда кто-нибудь мог бы незаметно наблюдать из окна, из-за прозрачного занавеса, скрывающего бесстыжие глаза. «Сумасбродство», — подумал Губер, сидя на корточках и осматривая свои кроссовки. Он приказал себе остыть, успокоиться и начать сначала. Это был его друг Джерри Рено. Они вместе играли футбол, вдвоем бегали по улице после школы, хотя Джерри не испытывал никакого интереса к бегу.