«Кто знает?»

Я знаю. Я должен был отказаться от того задания. Но никто и никогда не отказывался от заданий «Виджилса», никто и никогда не перечил Арчи Костелло, что бы тот не потребовал совершить.

Он оказался на Маркет-Стрит, среди ряда многоэтажных жилых домов, и оказался здесь не случайно. В одном из этих домов жил Джерри Рено. Губер не хотел смотреть на этот дом, и его глаза шарили по тротуару. Преследующий его по улице призрак Брата Юджина был достаточно жутким, и Губер не нуждался в еще одном призраке, который также будет его преследовать. Конечно же, Джерри Рено не умер. Все же что-то делало его мертвым. Хоть он и был похож на друга Губера, которого тот знал полгода назад, но в данный момент Джерри Рено не существовал. Вместо него был кто-то совсем другой, пришедший из другого времени и другого пространства, хотя и выглядел точно также. Он предал другого Джерри Рено — так же, как и Брата Юджина…

Он смотрел в конец улицы на высокий кирпичный дом. Его глаза бежали по бесконечному ряду окон на четвертом этаже. Удивительно, если вдруг Джерри будет стоять за занавеской в одном из этих окон и смотреть ему вслед.

«О, Джерри…» — подумал он. — «Почему все стало таким отвратительным?» Жизнь в «Тринити» могла бы быть прекрасной: он и Джерри в футбольной команде: защита и красивая передача пасса, Джерри передает ему мяч, и он, Губер быстро уходит из свалки игроков — полное взаимопонимание, обещающее не только дружбу. Все это давно уже позади. Брат Юджин умер, Джерри Рено искалечен. И он, Роланд Гоуберт — Губер, затравленный виной, который чуть ли не с ужасом смотрел на свои руки, словно они у него были по локоть в крови.

«Глупо», — сказал он себе. — «Это было глупо. Так себя вести, когда пришел Губер — глупо». Это слово загромыхало в его сознании, и он встал из кресла, кинул на пол журнал, который уже десять минут теребили его пальцы, и из которого не было прочитано ни слова. Он подошел к окну, отодвинул занавеску и выглянул на улицу. Снаружи все было серым: улица, машины, дома, деревья. Оглянувшись в комнату, он увидел бежевые с серым оттенком стены и несуразную мебель, и задался вопросом, все ли в порядке с его глазами, и не потерял ли он способность видеть яркость красок, и не навсегда ли весь этот мир останется для него в тусклых, приглушенных тонах.

И его мучил вопрос.

Что за вопрос?

Вопрос Губера, и причина его глупого поведения, когда тот к нему пришел.

«Я должен был остаться в Канаде», — подумал он, отворачиваясь от окна. — «Возвращаться было не нужно».

После пришибленных недель опустошающей боли, проведенных в больнице Бостона, он «без протеста» или без каких-либо других эмоций принял решение отца отправить его в Канаду, чтобы несколько месяцев провести с дядей Октавом и тетей Оливиной. Они жили в маленьком округе Сан-Антуан на берегу реки Ришелье, где когда-то его мать провела свое детство. И его маленький канадский мир сфокусировался на трех точках: на скромной ферме, принадлежащей его дяде и тете, на деревне, в которой было несколько магазинов, почта и станция техобслуживания «Сунокко», и на древней церкви — маленьком белом здании, в подвале которого была мельница. Под церковью неугомонно шумела река. Там он проводил много времени, хотя поначалу ему это место показалось зловещим, скрипучим, трясущимся от мощного течения, которое вдыхало жизнь в старое строение, заставляя скрипеть полы, дрожать стены, дребезжать окна. Как бы там ни было, он почти не молился, а просто сидел. По канадским меркам зима была не самой суровой, но ветер дул без конца, разнося по улицам снег, который падал почти каждый день. Церковь была подходящим местом для отдыха после продолжительной дороги от фермы до деревни.