Виктор торопливо погасил сигарету, вернулся в вагон, сел рядом и поделился откровением:

— Очаровательна, как всегда очаровательна! Так говорила о себе Пеппи Длинныйчулок. Постарайся проникнуться ее убеждением, оно подходит тебе как нельзя кстати. А поэтому нечего пристально изучать свою физиономию в стекле. Все равно там плохо видно. Если хочешь, могу подарить тебе зеркальце, которое будет беспрерывно талдычить, что ты на свете всех милее. Годится?

Таня через силу улыбнулась, но от окна упорно не отрывалась. Это Виктору и вовсе не глянулось.

— Давай теперь решим с тобой, Танюша, когда мы приедем сюда опять, — продолжил он, делая вид, что не заметил ее настроения. — До субботы далековато, за такое бесконечное время я устану ждать, соскучусь и вконец осатанею без желтого леса. Странно, что я не замечал раньше, какой это красивый и богатый оттенками цвет! Может быть, в среду?

Он заглянул ей в лицо, и его охватила настоящая тревога, почти паника: что произошло? В чем он провинился перед ней?

— Как у тебя складывается жизнь посреди недели? — беззаботно спросил Виктор.

— Она вообще никак у меня никогда не складывается, — с удивительным для нее пессимизмом заявила Таня. — В шесть на вокзале, у расписания.

— В пять, — осторожно поправил ее Виктор. — И я тебе еще, конечно, позвоню.

Таня ничего не ответила.

Два дня Виктор прожил как во сне. Опуская чужую, вялую, непослушную руку, больше не желающую держать ни кисть, ни мел, ни уголь, он тупо сидел перед мольбертом, которого почти не различал, изредка улавливая сквозь молоко окутавшего его навязчивого тумана беглые внимательные взгляды Татки и рассеянные, проскальзывающие мимо — Геры.

— Что-то ты сбледнул с личика, Витюша, — оповестила его, наконец, потерявшая терпение Тата. — И очень напоминаешь каменное изваяние. Песен не поешь, к девицам не пристаешь и даже водку не пьешь. Что бы это значило?

— Депрессуха, — буркнул Виктор. — Жуткий депрессушник одолел, сама видишь! Ни песни, ни девки, ни водяра уже не помогают. Если я умру, Татусик, ты сильно будешь плакать?

— Размечтался! Кретин! — обозлилась невыдержанная Тата. — Вечно придуриваешься!

— С этим не поспоришь, — охотно согласился с ней Виктор. — И разве тебе до сих пор неизвестно, что каким я был, таким я и остался? Хотя ничто не вечно под луной, Татка! И вдруг в один прекрасный день я неожиданно поумнею!

— Ну, это вряд ли! — безапелляционно объявила Тата. — Горбатого могила исправит! А мечтать не вредно.

— Нет, ты все-таки действительно здорово огрубела, Татусик, — вздохнул Виктор. — Видимо, наше общество, особенно мое, на тебя шибко дурно повлияло. Парировать научилась, язвить, пускать шпильки! А девушка должна быть нежной и ласковой, словно предрассветный цветок, когда на нем еще не высохла ночная летняя роса и испуганно дрожит прозрачными капельками, отражая синее небо и зеленую траву.

— А как насчет стихов? — заинтересовалась Татка. — По ночам не пишем? Бумагу пока не переводим?

— прочитал Виктор и отложил кисть в сторону.

Татка изумленно открыла рот.

— категорически заявил ей Виктор и добавил:

— и осекся, замолк, вспомнив лес, избушку на курьих ножках, Таню…

Что случилось с ней, с этой ненормальной?

— А я думала, ты только дурацкие песенки можешь цитировать, — удивленно заметила Тата.