Естественно, что в стране с дефицитом свобод Общество всегда будет оппозиционно государственной машине, но оппозиция бывает конструктивной и деструктивной. Когда после окончания удушливого царствования Николая I наверху заговорили о реформах, Общество с энтузиазмом восприняло эти сигналы и включилось в работу по обновлению России. Сам Герцен обратился к царю-освободителю с сакраментальной фразой: «Ты победил, Галилеянин».

Именно тогда — в шестидесятые и семидесятые годы — Общество очень разрослось количественно и окрепло качественно. Оно начало сознавать себя серьезной силой и действительно стало ею. Но затем дали себя знать побочные эффекты, сопутствующие всякой революции сверху. Аппетиты Общества растут быстрее, чем хочется Власти. Молодые и пассионарные свободолюбцы радикализируются, начинаются эксцессы, в том числе кровавые, потому что Власть ревностно оберегает стабильность — уж как умеет (а умеет она плохо). В ответ на полицейские притеснения часть прогрессистов переходит из либерального лагеря в революционный, потом начинает заниматься пропагандой активного сопротивления, потом самые отчаянные берутся за оружие. Для того, чтобы не потерять контроль над общественным настроением, Власть должна возглавлять политический процесс, а не отставать от него. Этим сложным искусством правительственные реформаторы владели плохо.

После того как народовольцам удалось убить «отца реформ» Александра II, наверху возобладала идея, что прогресс вообще опасен и даже разрушителен для государства. Нужно остановиться, а еще лучше откатиться назад. Сделать это можно было, только превратив Россию в полицейское государство, где Общество лишалось всякой свободы действия и высказывания, а любого подданного можно было посадить за решетку или отправить в ссылку просто по подозрению, без суда — это называлось «в административном порядке». С 1881 года в стране действовало «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия». Его ввели временно, после убийства царя как чрезвычайный инструмент для подавления революционного подполья, однако не отменили и после разгрома «Народной воли», используя чрезвычайные полномочия для подавления любых оппозиционных поползновений.

Проблема с Обществом, однако, заключается в том, что, появившись на свет, оно уже не исчезнет. Его представителей, конечно, можно поголовно истребить (и несколько десятилетий спустя Иосиф Сталин это проделает), но в монархии, которая провозглашала приверженность христианскому закону, такое было невозможно. Поэтому Общество никуда не делось — просто на время притихло и ответило самодержавию на полицейские притеснения враждебностью. В революционное подполье уходили единицы, основная масса переместилась в «глухую оппозицию», которая для Власти много опасней бомбистов, потому что совершенно не поддается искоренению. Мастера полицейского сыска умеют справляться с зубастыми волками, но не с вирусной инфекцией.

Казалось бы, в борьбе правительства с фрондирующей интеллигенцией силы были, мягко говоря, неравны: с одной стороны — вся мощь государства, полиция, жандармерия, армия, местная администрация, цензура и прочее; с другой — аморфная, неорганизованная, не слишком храбрая (смельчаки ушли в революцию) и даже не особенно многочисленная прослойка «говорунов и бумагомарателей». Однако первый лагерь при ближайшем рассмотрении оказывался не столь уж силен, а второй не столь уж слаб. Всё зависит от арены, на которой ведется бой. Есть зоны, где Власть всегда или почти всегда проигрывает Обществу.

Строго выстроенная вертикальность — атрибут сверхсильного государства — одновременно является и его дефектом. Все линии управления в России сходились в одну высшую точку — к самодержцу, которому принадлежала вся законодательная и исполнительная власть. Министры подчинялись непосредственно императору.