|
Именно я велю ему прекратить хлопать руками, когда он начинает нервничать в автобусе, потому что он тогда становится похожим на полного придурка. Именно я, прежде чем пойти на занятия, сначала захожу в класс к нему, чтобы предупредить учителей: у Джейкоба было неспокойное утро, потому что у нас внезапно закончилось соевое молоко. Другими словами, я – младший в семье – веду себя как старший брат. Но когда мне кажется, что так нечестно, и, когда во мне вскипает кровь, я ретируюсь. Если мама неподалеку, я запрыгиваю на скейт и еду куда глаза глядят – все равно куда, лишь бы подальше от места, которое зовется домом.
Именно так я и поступил сегодня, когда брат решил задействовать меня в роли преступника в своей инсценировке преступления. Буду с вами откровенен: дело не в том, что он взял без разрешения мои кроссовки, и даже не в том, что стащил с моей расчески волосы (от чего, честно признаться, бросает в дрожь, как от «Молчания ягнят»). Правда вот в чем: когда я увидел Джейкоба в кухне в крови из кукурузного сиропа, с липовой травмой головы, а все улики указывали на меня, на долю секунды я подумал: жаль, что это неправда! Но мне не дозволено говорить о том, что гораздо проще было бы жить без Джейкоба. Мне даже думать об этом запрещено – еще одно неписаное правило нашей семьи. Поэтому я хватаю свое пальто и иду куда глаза глядят, хотя на улице двадцать градусов мороза, а в лицо дует резкий ветер. Ненадолго останавливаюсь в парке, где катаются на скейтах, – единственном месте в этом дурацком городишке, где копы разрешают кататься на «доске», хотя какое катание зимой? А в Таунсенде, штат Вермонт, зима длится девять месяцев в году. Прошлой ночью шел снег, выпало почти пятьдесят миллиметров, но в парке катается на сноуборде какой‑то парень, пытается спрыгнуть со ступенек. Его приятель снимает этот трюк на мобильный телефон. Я знаю их по школе, но мы учимся в разных классах. Я персона нон грата среди скейтеров: читаю газеты, а средний балл успеваемости у меня – 3,98. Разумеется, это делает меня посмешищем в глазах скейтбордистов, равно как моя манера одеваться и пристрастие к скейту делают меня изгоем в глазах добропорядочной толпы. Скейтбордист падает на задницу. – Я выложу это в «YouTube», братан, – говорит его друг. Миновав парк, я иду через весь город к той единственной улице, похожей на ракушку улитки. В самом центре – пряничный домик (кажется, они называются викторианскими). Домик выкрашен в пурпурный цвет, а сбоку возведена башенка. Думаю, поэтому я первый раз и остановился здесь – кто, черт возьми, возводит башенки на своих домах? Разве только златовласая Рапунцель из сказки братьев Гримм? Но в этой башенке живет девочка лет десяти‑одиннадцати, и у нее есть брат лет на пять младше. Их мама ездит на зеленом грузовике «тойота», а папа какой‑то врач, потому что я дважды видел, как он возвращался с работы в форменной одежде медперсонала. Последнее время я часто сюда наведываюсь. Обычно я прислоняюсь к окну эркера и заглядываю в гостиную. Отсюда все отлично видно. Обеденный стол, за которым дети делают уроки. Кухню, где мама готовит обед. Иногда она приоткрывает окно, и я вдыхаю аромат их обеда. Однако сегодня дома никого нет. Это придает мне уверенности. Несмотря на то что сейчас день, что по улице ездят машины, я обхожу дом и сажусь на качели. Закручиваю на них цепи, а потом отпускаю, чтобы раскручивались, хотя я уже давно вырос из такого рода забав. Потом подхожу к черному ходу и дергаю дверь. Открыто. Я знаю, что так не делается, тем не менее вхожу. Снимаю туфли – так принято у воспитанных людей. Оставляю обувь на коврике в прихожей и иду в кухню. В раковине миски с хлопьями. Открываю холодильник и вижу несколько поставленных друг на друга пластиковых контейнеров. Остатки лазаньи. Беру банку с арахисовым маслом, заглядываю. |
