Беру банку с арахисовым маслом, заглядываю. Мне кажется, или оно вправду пахнет вкуснее, чем арахисовое масло «Джиф», которые едим мы?

Засовываю в банку палец и пробую (а сердце‑то колотится!). Несу банку на стойку, беру еще одну банку – с вареньем. Шарю в ящике, пока не нахожу нож, и отрезаю от лежащей на столе буханки два кусочка хлеба. Делаю бутерброд с маслом и вареньем, будто я у себя дома.

В столовой сажусь на стул, где обычно сидит девочка. Ем бутерброд и представляю, как из кухни выходит мама с большой жареной индейкой на блюде.

– Привет, папа! – громко говорю я пустому стулу слева, воображая, что у меня есть настоящий отец, а не жалкий донор спермы, который каждый месяц виновато присылает чек.

«Как дела в школе?» – должен спросить он.

– Получил сто баллов за контрольную по биологии.

«Молодцом! Неудивительно, если ты пойдешь по моим стопам и станешь врачом».

Я качаю головой, отгоняя видение. Либо я представляю себя в роли героя телевизионного сериала, либо у меня комплекс Машеньки, очутившейся в гостях у трех медведей.

Раньше по вечерам Джейкоб читал мне вслух. По правде говоря, не совсем мне. Он читал себе, и не столько читал, сколько повторял наизусть то, что запомнил, а я просто, по счастью, географически находился в одной с ним точке, поэтому ничего не оставалось, как слушать. Хотя мне нравилось. Когда Джейкоб разговаривает, интонация у него то взлетает, то опускается, как будто каждое предложение – это песня; в обычном разговоре это звучит странно, но совсем другое дело, когда рассказываешь сказку. Помню, слушая сказку о трех медведях, я думал, как Машеньке не повезло. Была бы она поумнее – глядишь, все и обошлось бы.

В прошлом году я перешел в девятый класс – первый класс местной старшей школы. Мне пришлось начинать жизнь с нового листа. В школу пришли дети из других окрестных городков, которые ничего обо мне не знали. В первую же неделю я познакомился с двумя мальчиками, Чадом и Эндрю, мы вместе посещали занятия по методике. Ребята казались довольно крутыми, к тому же жили не в Таунсенде, а в Суонзи, и никогда не видели моего брата. Мы смеялись над коротковатыми штанами нашего учителя и вместе обедали в кафешке. Мы даже строили планы сходить в кино на выходных (если фильм стоящий). Но однажды в кафе появился Джейкоб – он выполнил контрольную по физике в невероятно короткий срок, и учитель его отпустил. Разумеется, Джейкоб тут же направился ко мне. Я представил его, сказал, что он учится классом старше. Это было моей первой ошибкой. Чад и Эндрю так оживились при мысли потусоваться со старшеклассником, что стали забрасывать Джейкоба вопросами: в каком он классе, играет ли в школьной спортивной команде?

– В одиннадцатом, – ответил Джейкоб, а потом признался, что не любит спорт. – Я увлекаюсь криминалистикой. Вы слышали о докторе Генри Ли?

А потом он целых десять минут болтал о патологоанатоме из Коннектикута, который работал над очень громкими делами: О. Дж. Симпсона и Скотта Питерсона, Элизабет Смарт. Чад с Эндрю потеряли к нему всякий интерес где‑то на лекции о том, что можно узнать по характеру брызг крови. Не стоит и говорить, что на следующий день, когда на методике мы выбирали, с кем проводить лабораторную, эти двое быстренько от меня отвернулись.

Доев бутерброд, я встаю из‑за стола и направляюсь вверх по лестнице. Первая комната наверху – спальня мальчика, тут всюду по стенам развешаны плакаты с динозаврами. На простынях рисунки со светящимися в темноте птеродактилями, а на полу валяется радиоуправляемая игрушка – тираннозавр. На мгновение я застываю как вкопанный. Раньше Джейкоб, как сейчас криминалистикой, увлекался динозаврами. Неужели и этот малыш может рассказать о теризинозавре, обнаруженном в Юте? С почти сорокасантиметровыми когтями, больше напоминающими фильмы ужасов типа «Пятница, 13‑е» и «Кошмар на улице Вязов»? Знает ли он, что первый почти полностью сохранившийся скелет динозавра – гадрозавра – был обнаружен в Нью‑Джерси в 1858 году?

Нет, он всего лишь маленький мальчик, а не ребенок, страдающий синдромом Аспергера.