Пушкина. "Приятно дерзкой эпиграммой..." Все забыла...  Александрине  я

не верю.

                  Даль и горничная девушка уводят Пушкину.

     Данзас. Что она мне говорит?

     Жуковский. Константин Карлович, как можно обращать  внимание!  Женщина,

скорбная главой... Ведь ее заклюют теперь, заклюют...

     Данзас. Но он не уехал бы от меня. Поверьте, я вызвал бы его. Но он  не

велел. И как вызовешь, когда завтра меня запрут.

     Жуковский.  Что  вы  говорите!  Умножить  горе  хотите!  Все   кончено,

Константин Карлович.

       Из-за закрытых дверей очень глухо донесся тихий складный хор.

Данзас уходит через дверь в столовую и закрывает ее за собой. Из внутренних

                 комнат выходит Гончарова, подходит к окну.

     Гончарова. А он этого не видит.

     Жуковский. Нет, он видит, Александра Николаевна.

     Гончарова. Василий Андреевич, я не пойду к ней больше. Оденусь сейчас и

выйду на улицу. Мне тяжело, я не могу здесь больше оставаться.

     Жуковский. Не поддавайтесь этому голосу, это темный  голос,  Александра

Николаевна. Разве можно ее бросить? Ее надо жалеть, ее люди загрызут теперь.

     Гончарова. Да что вы меня мучаете?

     Жуковский. Я вам не велю, идите, идите туда:

                             Гончарова уходит.

(Прислушивается  к  хору.)  Что ты наделал... Да, земля и пепел... (Садится,

вынимает  записную  книжечку,  берет  перо с фортепьяно, записывает что-то.)

...Не  сиял  острый  ум...  (Сочиняет,  бормочет.) В этот миг предстояло как

будто виденье... и спросить мне хотелось, что видишь...

                            Тихо входит Дубельт.

     Дубельт. Здравствуйте, Василий Андреевич.

     Жуковский. Здравствуйте, генерал.

     Дубельт. Вы собираетесь запечатать кабинет?

     Жуковский. Да.

     Дубельт. Я попрошу вас повременить, я  войду  в  кабинет,  а  потом  мы

приложим и печать корпуса жандармов.

     Жуковский.  Как,  генерал?  Государю  было  угодно  на  меня  возложить

опечатание и разбор бумаг... Я не понимаю. Я должен разбирать бумаги один...

Помилуйте, зачем же другая печать?

     Дубельт. А разве вам неприятно, Василий Андреевич, ежели печать корпуса

жандармов станет рядом с вашей печатью?

     Жуковский. Помилуйте, но...

     Дубельт.  Бумаги  должны   быть   представлены   на   прочтение   графу

Бенкендорфу.