— А ты меня?

Она состроила прелестную гримаску:

— Очень даже может быть…

Повиснув у него на шее, она поцеловала его в последний раз.

— Теперь иди. Пока нам обоим не так жалко. Иди, но чтоб быстро вернулся.

Пэл молча послушно скрылся в своей спальне. Ей он сумел сказать, что любит ее, а вот отцу — никогда.

18

Курсантов разделили. Однако на этом учеба в четвертой школе не закончилась: оставалось выполнить последнее задание в боевой обстановке. За несколько дней будущим агентам, без документов и всего с десятью шиллингами в кармане, предстояло самостоятельно провести самую настоящую операцию — экзамен на все, чему их научили в Бьюли: встретиться со связным, выследить цель в городе, добыть взрывчатку, войти в контакт с некоей ячейкой Сопротивления и при этом уйти от слежки наблюдателей УСО.

Пэл получил приказ устроить фиктивную диверсию на Манчестерском канале. Сидя в маленькой комнатке в Бьюли, до ужаса напоминавшей “Нортумберленд-хаус”, он должен был всего за два часа запомнить все детали задания, наскоро изучив бумаги в картонной папке. На операцию отводилось четыре дня. Ему также велели заучить номер телефона на экстренный случай. Если его задержит полиция и ему не удастся сбежать либо освободиться своими силами, он мог связаться с УСО: оно подтвердит местной полиции, что арестованный — агент британских спецслужб. Воспользовавшись этим номером, курсант избегал тюрьмы за терроризм, однако его карьера в УСО на этом заканчивалась.

Два часа прошли, и сердце у Пэла забилось чаще. Он получил последние инструкции у какого-то офицера, потом к нему зашел лейтенант Питер и положил руки ему на плечи — как Каллан в Лондоне, как отец в Париже, — чтобы подбодрить. Пэл в ответ попытался отдать честь, а после крепко пожал руку славному лейтенанту.

* * *

Он поехал на попутках. Сесть на поезд без билета значило нарываться на неприятности. В кабине рефрижератора, уносившего его в Манчестер, Пэл позволил себе подремать: неизвестно, когда снова можно будет поспать, надо было пользоваться случаем. Прислонившись головой к стеклу, он думал о товарищах — Эме, Толстяке, Клоде, Фрэнке, Фароне, Кее, Станисласе, Дени и Жосе. Увидит ли он их снова?

Он думал о Лоре.

Он думал об отце.

Он думал о Сливе, Дантисте, Цветной Капусте, Большом Дидье, о всех остальных, обо всех агентах всех национальностей, рядом с которыми жил в Уонборо, Локейлорте, Рингвэе и Бьюли. Думал о них, обычных людях, выбравших свою судьбу. Были среди них красивые и некрасивые, сильные и послабее, одни в очках, другие с сальными волосами или кривыми зубами, третьи стройные и красноречивые. Были среди них робкие, гневливые, одинокие, тщеславные, скорбные, буйные, ласковые, противные, щедрые, скупердяи, расисты, пацифисты, счастливые, меланхолики, флегматики; кто блестящий, кто невзрачный; ранние пташки и гуляки, студенты, рабочие, инженеры, адвокаты, журналисты, безработные, грешники, дадаисты, коммунисты, романтики, эксцентрики, восторженные, храбрые, трусливые, доблестные, отцы, сыновья, матери, дочери. Всего лишь обычные люди, ставшие сумеречным народом ради спасения гибнущего человечества. Стало быть, они еще верили в род человеческий, несчастные! Несчастные.

На оживленной трассе Южной Англии Пэл читал свои стихи — стихи, которые повторял про себя много раз; он еще не знал, что скоро станет читать их снова, на борту самолета, тайно уносящего его во Францию. Стихи о мужестве, стихи с пригорка рассветных курильщиков.

Часть вторая

19

Середина декабря. Девять месяцев прошло с тех пор, как завершились занятия в последней школе. После полудня уже стемнело: день был короткий, один из тех смурных зимних дней, когда из-за внезапных ранних сумерек теряется ощущение времени.