|
Он тогда думал, что станет жить в Париже, в симпатичной трехкомнатной квартире неподалеку от улицы Бак, чтобы отцу легче было до него добираться. А отец станет радоваться независимости сына. Пэл спрашивал себя, что бы сказал отец, увидев его сейчас, — сына-француза, ставшего британским лейтенантом. Он изменился и физически, и духовно: конечно, и за месяцы, проведенные в центрах УСО, но особенно за время двух своих миссий. Уонборо, Локейлорт, Рингвэй, Бьюли в конечном счете были нужны, чтобы дать им “настояться”: агенты с агентами, военные с военными. На местности все было иначе. Его окружала оккупированная страна и бойцы Сопротивления, подготовленные, как правило, хуже, чем он, — его статус внушал уважение. Когда после Берна он остался один, его контакты в Сопротивлении смотрели на него с бесконечным почтением, и он почувствовал себя значительным, незаменимым. Как никогда. Повсюду, давая советы ответственным, присутствуя на подпольных занятиях, объясняя, как пользоваться “Стэном”, он при своем появлении слышал шепот: это английский агент. Однажды его попросили выступить перед группкой благодушных, плохо организованных бойцов, подбодрить их. Ах, какую речь он произнес! Делал вид, будто импровизирует, но перед встречей часами повторял про себя слова. И он буквально наэлектризовал бойцов — он, загадочный, непобедимый, рука Лондона, рука сумрака. Эти скромные солдаты, молодые и старые, сидели перед ним рядком и взволнованно слушали. Он дал им понять, что ходит с револьвером на поясе. Ах, как хорошо он сумел подобрать слова, внушить им мужество, словно он самый потрясающий из них всех. Позже, вернувшись в гостиничный номер, он был наказан за гордыню спазмом в животе, неодолимым страхом, что его раскроют, схватят, будут пытать; страх накатывал на него часто, но далеко не всегда с такой силой. Он чувствовал себя подлецом из подлецов, ничтожеством из ничтожеств, и его в первый раз вырвало от ужаса.
Во Франции никто не догадывался, сколько ему лет. Ему исполнилось двадцать три, но он выглядел на пять или даже десять лет старше. У него отросли волосы, теперь он зачесывал их назад и отпустил тонкие усики — они очень ему шли. В беседах с важными лицами, вроде глав ячеек, он напускал на себя значительный вид, чтобы казаться серьезнее и опытнее; а когда надевал костюм с галстуком, к нему обращались “месье”. В Ницце он купил себе за счет УСО темный костюм, но чек не сохранил — объяснить покупку было бы трудно. Бухгалтерия требовала обосновать любой расход, и если в бюджете оказывались необъяснимые дыры, то по возвращении в Лондон, подавая отчет, лучше всего было с сокрушенным видом ссылаться на гестапо. Дабы обновить костюм, Пэл несколько раз ходил пить кофе и читать газету в “Савой”, просто так, только чтобы им восхищались. А потом был Лион и встреча с Мари, связной его канала. Она была красивая, постарше, чем он, как раз для Кея. Но он почувствовал, что произвел на нее впечатление как мужчина. Увлекшись ролью опытного соблазнителя, он даже завел особую манеру курить, а на самом деле позаимствовал ее у Доффа — тот был парень что надо. Он курил, как Дофф, ради шутки и удовольствия, без задней мысли. И в придачу сам себе казался немного смешным. Но постепенно все это переросло в тактику: он обаял влюбленную в него Мари и самым бесстыжим образом дважды использовал ее — велел отвезти отцу открытки из Женевы, сказав, что это секретные документы. Первый раз в октябре, потом в декабре, перед самым возвращением. Находясь на юге Франции, он, чтобы вернуться в Англию, опять поехал через ту ячейку, а не испанским каналом, более прямым и простым: нарушил правила безопасности, только чтобы повидать Мари и дать ей еще одно поручение. Да, он очаровал ее и солгал ей, иначе она бы, наверно, никогда не согласилась. Да, это была лишь хитрость английского агента — единственной женщиной, о которой он думал все эти месяцы, единственной по-настоящему важной для него женщиной была Лора. |
