— Надо быть хорошим человеком, Фарон, вот что не надо забывать…

Они долго, очень долго молчали. Лицо у Фарона сделалось суровым, серьезным.

— Не знаю, Клод, — голос у него дрогнул. — Мы солдаты, а у солдат нет будущего…

— Мы бойцы. Бойцов заботит будущее других людей.

Гнев в глазах Клода потух. Они сели за кухонный стол, и кюре закрыл дверь.

— Что мне делать? — спросил Фарон.

Он смотрел Клоду прямо в глаза, прямо в душу. Однажды он ему покажет, он им всем покажет: он вовсе не таков, как они думают, он не подонок. И Клод понял, что великан просит отпустить ему грехи.

— Иди делать добро. Будь человеком.

Фарон кивнул. Клод пошарил в кармане и вытащил крестик.

— Ты мне уже дал свои четки в Бьюли…

— Возьми и его тоже. Носи на шее, у сердца. Только вправду носи, четок твоих я что-то не вижу.

Фарон взял распятие, и когда Клод отвернулся, благоговейно поцеловал его.

* * *

Через несколько дней служба безопасности УСО санкционировала отъезд Толстяка во Францию, он получил приказ. Расстроенный, что покидает своих, он складывал чемодан, но свою любимую французскую рубашку оставил, жалел, что не съездил к Мелинде. Распрощавшись со всеми, он двинулся из Лондона в транзитный дом. В машине, по дороге к Темпсфорду, он понуро думал, что если попадется немцам, то назовется племянником генерала Де Голля, чтобы его уж точно казнили. Зачем жить, если никто тебя не любит?

Остальные тоже один за другим получали приказ об отбытии. Расставались без лишних церемоний, как будто уезжали ненадолго. “До скорого”, — говорили они друг другу, бросая вызов судьбе. Вслед за Толстяком Лондон покинули все: Клод, Эме, Кей, Пэл, Лора, Фарон — именно в этом порядке. В начале марта главное командование поставило цели и задачи на текущий, 1943 год, и все исчезли во чреве бомбардировщиков “Уитли”.

Эме оставил ключи от своей мансарды в Мейфере Станисласу.

Толстяк, Клод, Кей и Пэл оставили ключ от квартиры в Блумсбери под ковриком. Они так или иначе не могли взять его с собой: ключ был английский и мог их выдать. Агентам нельзя было брать с собой никаких вещей английского производства — ни одежды, ни безделушек, ни аксессуаров. Поэтому ключ, спрятанный под железной рамкой коврика, будет лежать и ждать возвращения кого-то из жильцов. А плата за жилье в их отсутствие станет поступать арендодателю напрямую из банка.

Пэл уехал сразу вслед за Кеем. Последнюю лондонскую ночь он провел в объятиях Лоры. Оба не спали. Она плакала.

— Не волнуйся, — шепнул он ей в утешение. — Скоро мы встретимся здесь снова. Очень скоро.

— Я люблю тебя, Пэл.

— Я тоже тебя люблю.

— Обещай, что будешь любить меня всегда.

— Обещаю.

— Лучше обещай! Сильнее! Обещай от всей души!

— Я буду любить тебя. Каждый день. Каждую ночь. Утром и вечером, на заре и в вечерних сумерках. Я буду любить тебя. Всю жизнь. Всегда. В дни войны и в дни мира. Я буду любить тебя.

Она покрывала его поцелуями, а он молил судьбу сберечь любимую. Проклятая война, проклятые люди; пусть судьба выпьет всю его кровь до последней капли, лишь бы пощадила ее. Он отдавал себя судьбе за Лору, как отдавал себя Господу за Толстяка. Через несколько дней бомбардировщик сбросил его с парашютом над Францией.

Несколько недель спустя, в конце марта, канадец Дени, пропавший без вести, вернулся в Лондон целый и невредимый.

* * *

Шли месяцы. Наступила весна, потом лето. Станислас, изнывая от бремени тяжкого одиночества, часто бродил по лондонским паркам, теперь укутанным зеленью; компанию ему составляли сиреневые цветы на центральных аллеях.