27

Лето стояло прекрасное. Август. Жара. Залитые солнцем парижские улицы манили веселых, легко одетых прохожих. Благоухали горячие листья деревьев на бульварах. Прекрасное лето.

Кунцер застыл у окна в своем тесном кабинете в “Лютеции”. Он злился. На себя. На своих сверстников, своих братьев. “Братья-немцы, что с вами?”, — думал он. В руке у него была служебная записка из Берлина, полученная сегодня утром: положение ухудшается с каждым днем. УСО стало страшным противником. Как так могло получиться? В конце прошлого года он не сомневался, что рейх победит в войне. Не прошло и нескольких месяцев, как положение в корне изменилось: в начале февраля случился Сталинград, потом союзники вторглись на Сицилию. Наверно, эти победы придали новые силы проклятым английским агентам. Ибо теперь немецким солдатам во Франции было страшно: убийства офицеров, нападения на конвои, регулярные диверсии на железной дороге. Недооценили они английские спецслужбы и силы Сопротивления. Надо было усилить меры безопасности для офицеров и охранять даже самые мелкие конвои. Почему британские агенты так легко попадают во Францию? Абверу, несмотря на своих агентов в Англии, так и не удалось выяснить, откуда члены УСО отбывают во Францию; стоит раскрыть эту тайну, и они наверняка выиграют всю партию! Это понимали все. Теперь вопросом озаботились в высших военных сферах — ответ хотел получить сам Гитлер. Но абвер ему точно ответа не даст: ему уже не по силам, он в упадке, подорван соперничеством с гестапо.

Кунцер налил себе чашку кофе, но пить не стал. Гестапо. Он ненавидел гестапо. Будь прокляты нацисты. Будь прокляты Гитлер, Гиммлер и его тайная полиция: они помешаны на своих чертовых этнических чистках и из-за этого проиграют войну. Иногда, сталкиваясь с офицерами гестапо, он обзывал их “грязными бошами” — по-французски, скороговоркой, чтобы никто не понял. Маленький реванш. Но он знал: скоро гестапо вытеснит абвер. Гиммлер ненавидит Канариса, шефа абвера, все время настраивает фюрера против него. Если падет Канарис, падет и абвер. Нет, он не любил гестапо, не любил их методы, не любил их офицеров, по большей части невежд. Он не любил невежд. Его долг — уничтожить британцев, подавить вооруженное сопротивление солдатам вермахта. Но на тех, кто воюет с гестапо, ему глубоко плевать. Впрочем, на гестапо нападали редко. Вот на солдат — да, на храбрых солдат, по большей части совсем мальчиков. Им было уготовано будущее, а они отказались от своей мечты, чтобы защищать родину. Гордые патриоты. Лучшие из лучших. И он не потерпит, чтобы кто-то нападал на сынов Германии, на детей, ничем не заслуживших такой судьбы.

Кунцер верил Канарису. Несколько лет назад Канарис сделал одним из приоритетов Америку: создал разветвленную сеть агентов и направил его, Кунцера, в Вашингтон. Это было в 1937-м. В тот год ни одна телеграмма ни из одного посольства не отправлялась без его ведома. В Германию он вернулся в 1939-м воевать, а американская сеть кончила плохо: раскрытая в 1940 году ФБР, она была частично усилена агентами — выходцами из гестапо, плохо подготовленными, тупыми неумехами, и федералы снова уничтожили ее. На сей раз окончательно. Гестапо вообще ни на что не годилось — это точно.

Сразу после оккупации Парижа он получил ответственный пост. Его направили в Группу III парижского отделения абвера, в отдел контрразведки; Группа I занималась разведкой, а Группа II — диверсиями во вражеской стране и психологической войной. В “Лютецию” они въехали в июне 1940 года, и в течение следующих двух лет Сопротивление было подавлено. Теперь все иначе.

Первого января Вильгельм Канарис отпраздновал свое 56-летие, Кунцер написал ему по этому случаю письмецо.