Он направился к каморке, и дверь тут же захлопнулась. Он постучал, консьержка как ни в чем не бывало открыла. Редкая уродина, грязная, мерзкая распустеха.

— Что надо? — спросила она.

— Французская полиция, — ответил Кунцер.

Какой он дурак, зачем уточнять “французская”. Французские полицейские так не говорят, ему же не поверят. Ему не хотелось представляться официально, французская полиция всегда вела себя добродушнее. Но женщина придираться не стала; говорил он без малейшего акцента, а с полицией она, видно, дела не имела.

— Вы за мной наблюдали? — спросил он.

— Нет.

— Что ж вы тогда делали?

— Я слежу, кто заходит в дом. Из-за мародеров. Но я сразу поняла, что вы не из таких.

— Естественно.

Он решил расспросить консьержку о мужчине, раз выпал такой случай.

— Вы его знаете? — он назвал того по имени.

— Само собой. Он сколько уж тут живет. Лет двадцать, если не больше.

— Что вы можете о нем сказать?

— У него неприятности?

— Здесь я задаю вопросы.

Консьержка вздохнула и пожала плечами:

— Славный малый, ничего интересного. Но что от него понадобилось полиции?

— Не ваше дело, — раздраженно ответил Кунцер. — Он живет один?

— Один.

— Родных нет?

— Жена умерла…

Консьержка говорила со скоростью телеграфа. Кунцер разозлился еще больше. Мямля, цедит по слову в час, а у него каждая минута на счету.

— Что еще? — отчеканил он.

Она вздохнула:

— Сын у него есть. Но не здесь.

— Что значит “не здесь”? Он где?

Она снова пожала плечами: ее это не касается.

— Уехал.

Это было уже чересчур; Кунцер схватил ее за рубаху и встряхнул. До чего грязная, прикоснуться противно.

— На неприятности напрашиваетесь?

— Нет, нет, — заныла толстая уродина, защищая руками лицо; она не привыкла к такой грубости. — Сын у него уехал в Женеву.

— В Женеву? — он отпустил ее. — Как давно?

— Примерно два года как.

— Что он там делает?

— В банке он, в банке. В Швейцарии все только по банкам и сидят, а то сами не знаете.

— Его имя?

— Поль-Эмиль.

Кунцер расслабился. Вот это полезная информация. Надо было потрясти эту толстую консьержку еще две недели назад.

— Что еще?

— Отец получал открытки из Женевы. Штуки четыре или пять, по крайней мере. Он их мне читал. Сын пишет, что все хорошо.

— И какой он, этот сын?

— Хороший мальчик. Вежливый, воспитанный. Нормальный, в общем.

Кунцер презрительно взглянул на женщину: больше из нее ничего не вытянешь. И, чтобы показать свое отвращение, вытер руки об ее платье.

— Мы с вами не разговаривали. Вы меня никогда не видели. Иначе вас расстреляют.

— Какое право вы имеете так себя вести, вы? Что за свинство! Вы не лучше немцев.

— Мы хуже, — улыбнулся Кунцер. — Так что ни слова!

Женщина, повесив голову, кивнула, опозоренная, униженная. И скрылась в своей каморке.

Кунцер, взбодрившись от новых сведений, незаметно поднялся к двери квартиры на втором этаже.