|
Пусть приходит утром. Варвары смеются. Сверкает молния. – Это тот? – спрашивает центурион. Я качаю головой, опускаю ладонь к рукояти гладия. Пальцы совсем рядом от нее, я почти ощущаю тепло костяной рукояти. – Не тот, – говорю я. – Даже обидно, Тит. Это другой однорукий. Проклятье… как глупо. Вожак – тот варвар, которому Арминий отрубил руку на базаре. Похоже, он все-таки затаил на меня обиду. А у меня нет времени с ним ссориться. Или… или его натравили. А я только кое-что начал понимать. Один из германцев взмахивает рукой, я отшатываюсь. Что-то темное и круглое летит, описывает дугу… падает в грязь передо мной. Подкатывается к моим ногам. Пауза. Я смотрю на спутанные темные волосы, следы крови. Лицо у мертвеца смуглое. Германец что-то кричит. Тит Волтумий переводит: – Он говорит: это ваше. Я смотрю. Потом носком сапога переворачиваю голову. Хмыкаю от неожиданности. Передо мной голова одного из моих рабов – того, что бежал к лесу. В глазах застыл ужас. Что ж… Я поднимаю взгляд. Беглец сам выбрал свою участь. Но мне все равно его жаль. * * * Мы стоим напротив: римляне и варвары. С одной стороны – я и старший центурион. С другой – шестеро германцев. Мы пониже ростом, они, соответственно, повыше. То есть, если бы не рост, мы могли бы победить в этой схватке. Смешно. Где-то вдалеке грохочет гром. Раскаты его чудовищны, кажется, в не- бесах сошлись на битву тысячи титанов и сотни богов. Мы стоим. Раскаты грома напоминают удары боевых молотов по медным воротам. Гиганты, штурмующие небо. Мне всегда нравилась эта история… Глаза германцев мерцают в свете молний. – Не делайте резких движений, легат, – говорит центурион, не поворачивая головы. – Иначе они решат, что мы нападаем. А нам лучше выбрать момент. Логично. Я говорю: – Предложи этому, главному… как его, Демеригу – бой один на один. Я против него. Как это называется? Божий суд? Если я нанес ему обиду, я отвечу по справедливости. Центурион едва заметно качает головой. – Они не согласятся, легат. Для этих мы, римляне, – не люди. Даже так? – Попробуйте, Тит. Центурион начинает говорить. Главный из варваров начинает смеяться, потом что-то отвечает. С презрением. Показывает обрубок и ладонью ударяет себя по локтю. – И как он нас назвал? – говорю я. – Говорит, что мы – грязные животные. Что у нас нет чести. – Тит Волтумий некоторое время молчит, затем продолжает: – Поэтому нас убьют и бросят тела в болото. Все просто. Мы просто исчезнем. Им не нужна месть римлян. Нас никогда не найдут. Эх, а мне только начало нравиться обращение «легат». – Что ж… – говорю я. Центурион выпрямляется. Вспышка молнии высвечивает все вокруг, делает синим. На мгновение мне становится видно все. Военная дорога, вымощенная камнем. Ряды крестов над ней… Распятый труп в кусках разваливающейся плоти смотрит на нас с высоты. Из-за обнажившихся зубов кажется, что мертвый германец улыбается. Если бы это было смешно… Впрочем, может, ему как раз смешно. Фигурка Воробья холодит мне кожу на груди. А что, если… Кажется, молния пронзает меня насквозь – от макушки до пят. И уходит в землю. Фигурка на моей груди словно прорастает сквозь грудную кость. Вспышка. Если бы мертвые могли говорить… Я мысленно произношу приказ, затем пинаю отрубленную голову. Она медленно катится к ногам вожака, подпрыгивает. Наконец, застывает в лужице. – Тит, приготовься. Сейчас начнем… Теперь переводи. Центурион кивает. Взгляд его спокойный. Ethos Аристотеля. Взгляд человека за мгновение до того, как все рухнет. |
