|
Не-э, пусть уж катанки при мне будут. Я их в изголовье положу -- вдруг какой лихой человек..." Посидит, посидит, на девок покыркает -- уходить-то неохота. "Гуска, тебе тот каторжанец-то письма присылат?" -- это она про тебя спрашивает. Реденько, говорю, но пишет, всегда поклон тебе передает, приехать сулится, как с женой обживутся и деньжонок подкопят... "Жена-то у него хоть не пьюшша?" Не пьюшша, не пьюшша, говорю. "И не курит?" И не курит, говорю. Из рабочей семьи она, и починиться умеет, и состряпать, и сварить. "Ну ладно, ковды так. Пушшай ему Бог пособлят. А то я думала: как в прежне время голову-то завернет, запоет, зальется, про все на свете забудет, и кака-нибудь Тришиха подхватит песню-то, и споются, чего доброго. Без бабушкиного бласловенья женился, мошенник! Ну ладно, пошла я. Спите с Богом, ночуйте со Христом да дверь-то на крючок запирайте!.." Да чо, говорю, у нас воровать-то? Ребятишек? "Воровать не воровать, а завернет какой охальник вроде Девяткина, и не отобьешься. А у тебя эвон какой выводок настряпан"... Постоялицу она на квартеру пустила. Хороша, молода девушка, в сплавной конторе работала. Серединой лета свалилась наша Катерина Петровна -- совсем ногами ослабела, и сердце у ней шибко-шибко стало болеть, никаки уж капли не помогали. Ухо ко груде приложишь -- совсем ниче не слыхать, потом как под гору на телеге -- тук-тук-тук... Тетка говорила про бабушку и не знала, что ее изработанное сердце каталось так же срывисто, как и у бабушки когда-то, ударит раз-другой да и закатится куда-то в глубь, и долго-долго ничего, никакого эха не возвращается назад. -- Приступ у мамы вечером начался. Трясло ее шибко, мы отваживались, как могли, она кричала: "Илья! Илюшенька! Возьми меня к себе... Измучилась я. Возьми!.." Утром перед сменой я забежала к маме, она слабая, завялая вся. "Причеши меня, -- говорит, -- умой да водички поставь на табуретку". Я говорю, может, мне отгул взять, штоб с тобой посидеть? "Какой те отгул? Кто за него платить станет? У тебя робятишки, да и постоялица сулилась из конторы прибежать, меня попроведать...". Работаю я на рейде, багром орудую, мама из ума не идет. Смотрю, постоялица по боне чешет -- у меня и сердце оборвалось. "Тетя Гутя, тетя Гутя, бабушка, кажется, умерла..." Прибежали мы. Лежит мама на правом боку причесанная, прибранная -- как я ее оставила в этаком положении, так она скоро после меня и преставилась, без причастия и соборования, молиться, правда, старушки-подружки молились за нее, чЕ-то шептали. Похоронили маму рядом с тятей, как она того и хотела, поминки справили, все чесгь по чести, хоть и время тяжелое было, тебя на похороны ждали, да вишь вон, не живи, как душа просит, а живи, как судьба велит... Мать моих внуков, моя дочь, родилась в тот год, когда умерла бабушка, -- природа восполнила потерю, но кто когда восполнит наши потери, утишит боль и тоску в нашем сердце? Я поднимаюсь и ухожу к себе. |
