Днем Пауль рассиживал на балконе, зевая и враждебно поглядывая на солнце, словно не мог дождаться, когда оно скроется, а Юлиан читал «Этику». Он до сих пор ничегошеньки не понимал, кроме, пожалуй, одного: все едино и вместе с тем как бы и нет; свобода призрачна и вместе с тем как бы реальна, ибо суть ее — в осознании этой призрачности. Однажды он взял велосипед, втащил его на гору, сел и оттолкнулся. Пауль, засунув руки в карманы, плелся следом. Сначала он ехал медленно, потом, набирая скорость, все чаще чувствовал неровности земли и то, что вот-вот загремит, нет, не сейчас, и каждая секунда, не сейчас, означала триумф равновесия, не сейчас, и хотелось кричать от радости. И вдруг склон оборвался, и на мгновение небо оказалось внизу, а трава наверху, и самолет застыл во влажной синеве. Потом все осталось позади, он лежал и с удивлением ощущал, что даже настоящее — содранный локоть, стебельки перед самым носом и самолет в его поле зрения — оборачивалось прошлым. С вершины холма раздался смех Пауля.

«Меры по спасению» не увенчались успехом. На обратном пути родители не проронили друг с другом ни слова, отец молча сидел за рулем, мать сосредоточенно всматривалась в карту, которую за всю дорогу ни разу не отложила, а Пауль, наморщив лоб, рисовал на каком-то листке человечков, отбрасывавших длинные тени.

Через неделю отец упаковал чемоданы. Собираясь оттащить их в коридор, споткнулся, упал с лестницы да так и остался лежать с красным лицом и страшно вывернутой ногой. Один из чемоданов открылся, и его содержимое разлетелось по полу: рубашки, нижнее белье, бритва, несколько пар обуви. Отец лежал, недоуменно озираясь по сторонам, почти с любопытством, раскрыв рот и беззвучно шевеля губами. Схватил башмак, повертел в руке, словно никогда не видел, и снова отложил. Мать спустилась по лестнице, подошла к телефону и стала искать номер «скорой». Но не нашла; отец тоже не мог вспомнить.

— А вы что, в школе не проходили такого?

— Проходили, — ответил Юлиан, — наверняка!

Но Юлиан забыл его напрочь. Отец давал указания, где могла лежать кожаная книжечка, в которой записаны важные телефоны; мать шарила по всем углам, а Юлиан стоял тут же и глядел исподлобья. Наконец книжка нашлась, и мама набрала номер, не туда попала, извинилась, набрала снова, сказала: «Сломана нога, совершенно верно, сломана, выглядит не очень», отец затряс головой, стараясь не смотреть на сына. Пока ждали «скорую», мать заново собрала чемодан, сложила рубашки, башмаки по паре завернула в газету. Юлиан примостился на ступеньках. Отец закрыл глаза, его губы по-прежнему шевелились, и нестерпимо хотелось узнать, что же он там говорил. Только через сорок минут белая машина остановилась у дверей, без сирен и синей мигалки, два дородных молодца уложили отца на носилки; один, расплываясь в улыбке, таращился на потолок, будто нашел там что-то интересное, другой кусал губы и надувал щеки.

— Я пришлю за чемоданами! — еще сказал отец. Санитар посмотрел на Юлиана, подмигнул и козырнул в знак приветствия.

— Ты уже знаешь, — спросил Пауль, — кем хочешь стать потом?

— Потом?

Пауль вздохнул:

— После школы.

— Не знаю. — Юлиан пожал плечами. — Да, собственно, никем.

— Тогда тебе повезло, ты и так никто. — Пауль засмеялся, а Юлиан, глядя на брата, пытался понять, что тот имел в виду. — Но не думай, что провалишься на экзаменах. И не надейся. Уж об этом я позабочусь.

Так оно и случилось, Пауль действительно помог ему с математикой. Каждый день после обеда они оставались за столом, Юлиан никогда не проводил с братом столько времени.