Последний поворот вливался в шоссе. Вот уже показалась остроконечная крыша вокзала, долина была такая узкая, что рельсы проходили вплотную к шоссе. Машина на встречной полосе остановилась и посигналила, я, не обращая внимания, проехал мимо и только тут заметил, что все еще еду с включенным дальним светом. Резко затормозила вторая машина, я переключил фары на ближний свет. Не выехал на автостраду, вот еще, платить. Дороги в это время и так пусты… Тени лесов, темная деревня; у меня возникло ощущение, что мы едем по вымершей стране. Я приоткрыл окно, ощущая себя легким и нереальным. Ночью, в машине, наедине с величайшим в мире художником. Кто бы мог подумать еще неделю назад!

— Можно закурить?

Он не ответил, он заснул. Я покашлял как можно громче, но это не помогло, он так и не проснулся. Побарабанил пальцами по рулю. Покашлял. Тихо помурлыкал себе под нос какую-то мелодию. Он не имеет права спать, он должен говорить со мной! Наконец я махнул рукой и выключил диктофон. Какое-то время слушал его храп, потом закурил. Но он и от дыма не проснулся. На кой черт ему, собственно, снотворное?

Я моргнул, мне вдруг показалось, что я заснул, испуганно вздрогнул, но ничего страшного не произошло, Каминский храпел, на шоссе было пусто, и я снова вывел машину на правую полосу. Спустя час он проснулся и заставил меня остановиться, потому что ему срочно потребовалось выйти. Я озабоченно спросил, не помочь ли ему, но он пробормотал; «Этого еще не хватало», — выбрался из машины и в рассеянном свете фар стал возиться со своими штанами. Держась за крышу, он осторожно сел и захлопнул дверь. Я завел мотор, и через несколько секунд он снова захрапел. Один раз он что-то пробормотал во сне, подергивая головой, от него исходил слабый старческий запах.

Утро постепенно вывело из тумана горы и отдалило небо, в разбросанных по равнине домах загорались и вновь гасли огни. Солнце взошло и все выше взбиралось по направлению к зениту, я опустил солнцезащитный козырек. Скоро шоссе заполонили машины, автофургоны, то и дело попадались тракторы, которые я, сигналя, обгонял. Каминский вздохнул.

— А кофе будет? — вдруг спросил он.

— Сделаем.

Он откашлялся, шумно подышал носом, пожевал губами и настороженно прислушался к моим движениям.

— Кто вы?

Сердце у меня на мгновение замерло.

— Цёльнер!

— Куда мы едем?

— К… — Я сглотнул. — К Терезе, к вашей… К Терезе Лессинг. Мы же… Вы вчера… так решили… Я хотел вам помочь.

Казалось, он раздумывает. Лоб его избороздили морщины, голова слегка задрожала.

— Мне повернуть? — спросил я.

Он пожал плечами. Снял очки, сложил их и сунул в нагрудный карман халата. Глаза у него были закрыты. Он ковырял в зубах.

— А мне вообще подадут завтрак?

— Как только доедем до какого-нибудь мотеля…

— Завтрак! — повторил он и сплюнул. Ни с того ни с сего, на пол перед собой. Я испуганно покосился на него. Он поднял огромные руки и потер глаза.

— Цёльнер, — хрипло произнес он, — так, кажется, вас зовут?

— Правильно.

— А сами вы рисуете?

— Уже нет. Попробовал было, но, когда провалился на вступительных экзаменах в школе искусств, бросил. Может быть, и зря. Подумываю снова начать.

— Не стоит.

— Я занимался живописью цветовых полей в стиле Ива Кляйна. Некоторым они нравились. Но, конечно, глупо было бы всерьез полагать…

— Именно это я и хотел сказать. — Он не спеша надел очки. — Завтрак!

Я снова закурил, по-видимому, его это не беспокоило.