— Ты с чего взял? Я полностью готовый. Вот только нереститься не с кем. Все заняты! Оттого бриться не хочу. Для кого? — отмахнулся Влас.

— Да, с этим у нас туго. Одна холостячка — Лида, но для тебя слишком молодая она. Да и есть у нее в поселке парень. Давно встречаются.

— А что на Лиде свет клином? Вон две женщины из Ясноморска устраиваются к нам на работу. Обе одиночки. Так что, Влас, держитесь мужчиной, — подбодрила Золотарева.

— Во ушлые, придут, когда путина кончится.

— Нет, они не выжидают. Дело в том, что у обеих — дети. Отправят их в школу — и к нам.

— Куда ж они своих мужиков подевали? Развелись шелапуги? — сморщилась Полина.

— У одной муж в море ходил. Рыбаком был. Погиб. А вторую муж бросил. Нашел молодую, сезонницу. Поначалу путался, а потом остался у нее. Среди мужчин порядочных мало, — отвернулась Золотарева.

— Это что ж, каждый день пешком сюда ходить будут?

— Ну а как еще?

— Значит, ненадолго…

— Поживем — увидим, — отозвалась Нина Ивановна.

Влас, услышав о бабах, приободрился. Одиночки. Можно закадрить, пофлиртовать. Ну и что с того, если детей имеют. Он же не собирается жениться. Так, скрасить время. Ведь сколько лет баб не знал? А все ж живой, мужик, природа свое потребует.

Влас украдкой разглядывает женщин: «Полина вовсе старая. Все бабье опало и отвисло. Такую лишь под угрозой расстрела… Вся измочаленная, потная, ей и Федька — подарок. Анна слишком худая и костлявая. Даже ухватиться не за что. На такой все яйцы всмятку поколотишь. Да и рожа у нее какая-то суслячья. Волос на голове меньше, чем у меня на мудях. Галка, главный инженер завода, тоже туфтовая бабенка: маленькая, широкая и плоская, ноги кривые, харя поганая. Не врублюсь, как их замуж взяли. Вот Нина Ивановна — царь-баба! Все при ней, но занята. Да и не посмотрит на меня! Кто я для нее? Условник, вроде дерьма… Хотя судьба с любым оверкиль сыграть сможет. Лида? Хороша девка! Но молода, не по мне. К тому ж почти занята. Во влип! Почти на воле, вокруг бабья полно, и ни одной моей. Все заняты, все мимо». Вздыхает Влас и спешит к машине, забитой рыбой.

Он приходил домой в глубоких сумерках. И каждый день ждал его ужин на столе. Полная тарелка жареной рыбы и картошка. Кто о нем помнил и заботился? Кто приносил воду и подметал полы? Он никогда этим не интересовался, принимал знаки внимания как должное.

Последний день путины. Завтра выходной. Влас онемел от счастья. «Можно спать сколько захочешь, привести себя в порядок, ни о чем не думая, побродить по сопкам. Хотя зачем? Отоспаться за всю путину, с утра до ночи — вот это кайф!» — думал он, не обращая внимания на поднявшийся пронизывающий ветер. Сняв с себя куртку, бегом носил рыбу, торопился загрузить, ведь нынче последний день, а к вечеру почувствовал себя неважно.

— Иди домой, Влас! Тут мы уже и сами справимся. Прохватило сквозняком. Посиди возле печки, попарь ноги, попей чаю, — советовали бабы.

И только Федор криво усмехнулся:

— Да разве эдакого бугая чаем вылечить? Ему что покрепче, позабористей, чтоб душу до самой задницы прогрело, — подморгнул Власу.

Тот отмахнулся, не поверив в намек. Но Федор пожалел человека и принес на другой день бутылку первача. Выпивать с Власом не стал, сказав, что принес самогонку не на баловство, а для лечения. Присел лишь ненадолго, чтоб поговорить по душам:

— Привыкли мы к тебе за путину. Теплый ты человек, свойский. А что в тюрьме был, здесь этим никого не удивишь. Вот мы с Полиной тоже из сосланных: кулацкие дети. Давно ль врагами народа считали? Мы еще и теперь к человечьим именам не привыкли, все больше к прозвищам, чаще к матерным.