— Шайрин, ты тут вовсе ни при чем…

Та цокает языком:

— Успокойся, Норра. Я как раз при чем. Я люблю Теммина как собственного сына. Но ты должна понять, что он не наш сын. — Норра пытается возражать, но Шайрин обладает магической способностью мягко, но решительно прекращать любой спор. — Не пойми меня превратно, просто имела в виду, что мы не были к этому готовы. В нем — твоя искра. Твоя и Брентина. Да, он ведет себя вызывающе, но лишь потому, что умен, словно хлыстозмей, и сообразителен, словно птица-парусник. Прости Эсмелль. Прости меня. Мы просто не были готовы. А поскольку ты улетела, что нам еще оставалось?

— Я должна была улететь. Чтобы сражаться.

— Знаю. И мне очень жаль, что ты так и не нашла Брентина.

Норра вздрагивает, словно от удара. Шайрин явно не имела в виду ничего дурного — судя по ее лицу, слова ее совершенно искренни, а вовсе не попытка хлестнуть побольнее. Но от этого все равно не легче.

— Он не был преступником.

— Знаю. И Эсмелль тоже знает.

За окном небо раскалывается от очередного раската грома. По стене дома хлещет ливень. Обычное дело для этого времени года — грозы-маусимы уже пришли и ушли, уступив место сезону дождей.

— На самом деле все не так, как ты думаешь, — говорит Шайрин. — Теммин заботится о нас больше, чем мы о нем. Он помогает нам оплачивать счета, появляется в начале каждой недели с корзиной фруктов и хлеба, иногда приносит вяленое мясо вирга или пряную аргезскую колбасу. Если у нас ломается испаритель или насос, он приходит с запчастями и инструментами и все чинит. Мы пара старых клуш, и он хорошо о нас заботится. Нам будет его не хватать.

— Вы можете отправиться с нами. Предложение остается в силе…

— Норра, к счастью или к сожалению, но мы пустили тут корни. Мы так же вросли в этот холм, как и сад на дороге, как и кости в земле. А ты забирай своего мальчика туда, где вам будет лучше.

— Непохоже, что он сам этого хочет, — вздыхает Норра.

— Что ж, у него тут своя жизнь. Та его лавка…

«Та его лавка».

Норру внезапно осеняет.

— Вот куда он отправился, — хмуро говорит она. — Теммин даже не собирался сюда приходить. Он вернулся в свою лавку.

«Мне вообще не следовало его оттуда забирать», — думает Норра.

— Что ж, тогда, вероятно, с ним все в порядке…

— Ничего не в порядке. Помнишь преступников, которых я упоминала? Они будут его искать. Проклятье! И как я раньше не догадалась? Его вовсе не схватили штурмовики, он просто сбежал. — Вздохнув, она прижимает ладони к глазам, столь крепко, что под веками вспыхивают и тают звезды. — Мне придется позаимствовать ваш бала-бала.

— Конечно, Норра, — грустно улыбается Шайрин. — Все, что пожелаешь.

* * *

«Проклятый дождь!» — думает Теммин. Он лежит на животе на крыше магазинчика мастера Хайорка, торговца горячими булочками дао-бен, прямо напротив своей собственной лавки. Хоть он и накрылся брезентом, но все равно промок, словно красноглазая иловая крыса, свалившаяся в бак с водой. Дождь не дает ему двинуться с места, будто удерживая божественной дланью.

Он снова подносит к глазам макробинокль и переключает его в режим ночного видения.

Двое прихвостней Сурата Нуата — пузатый абеднедо и герглик с маслянистой кожей — продолжают заниматься тем же, чем занимались весь последний час: с лязгом, грохотом и плеском вытаскивают на улицу барахло из лавки Теммина. А с крыши поблизости то и дело спускается парочка ковакианских обезьящеров, которые выхватывают из груды блестящие кусочки металла и вновь убегают прочь, пронзительно гогоча, словно маленькие сморщенные безумцы.