– Лена нужна. Это работа, – ответил он честно.

– А я жизнь, да? – спросила она внезапно по-детски.

– Да, ты жизнь, любовь, ты – все.

– Хорошо, я согласна. – Инга снова хохотала.

Иногда к Виталию возвращался здравый смысл, и он понимал, что столь стремительные смены настроения Инги – не совсем здоровое поведение. И возможно, то, что он списывал на эмоциональность, чувственность, чувствительность – просто болезнь.

Других странностей хватало. Котлету с гречкой из кулинарии, Инга обожала. А он не выносил даже запаха. Однажды Виталий приготовил ей завтрак – пожарил яичницу, сварил кофе.

– Почему такой странный запах? – Инга ворвалась на кухню, когда он выкладывал яичницу на тарелку.

– Запах яичницы, – ответил он. – Проголодалась? Ты вчера ничего не ела.

– Не могу. Пахнет тухлыми яйцами, – ответила Инга и рванула настежь окно. Хотя еще вчера сама же жарила яичницу из этих самых яиц.

Она, как ребенок, вылавливала морковку из супа и не выносила даже вида сметаны. При этом могла принести пакет пирожков, купленных на вокзале, и сама же их съесть.

– Тебе плохо не будет? – спрашивал Виталий уже не в шутку, а с беспокойством. – Уже пятый ешь. Ты уверена, что они не с котятами?

– Два дня не ела, кажется, – радостно объявляла Инга.

И он знал, что она говорит правду – не ела два дня.

– Почему ты отворачиваешься? – сердилась она, когда между поеданием пирожков лезла к нему с поцелуями.

– Прости, меня сейчас стошнит от запаха, – признавался он.

Она хохотала и продолжала заглатывать их как удав, кажется даже не жуя.

От Виталия она тоже требовала выражения бурных эмоций. Если приносила ему в подарок галстук, он весь вечер был обязан мало того что сидеть в этом галстуке, так еще и восхищаться им.

– Тебе не нравится? – Инга уже была готова залиться слезами. – Скажи честно!

– Мне нравится, очень. Просто я устал, прости, – отвечал Виталий.

– Нет, я же вижу, что тебе не нравится. – Инга срывала с него подаренный галстук. До этого он двадцать минут покорно стоял ровно, чтобы она могла завязать правильный, вошедший в моду узел. Виталий не понимал, куда он будет ходить в галстуке, но молчал. Терпел, пока Инга в десятый раз этот узел перевязывала.

– Ты иногда меня пугаешь своими эмоциями, – как-то признался он.

– Тогда иди к своей Лене. Она тебя пугать не будет, – спокойно ответила Инга и очень похоже изобразила приклеенную улыбку Лены.

Выглядело это страшно. Виталия тогда пробил озноб. Он чувствовал, что скоро сам сойдет с ума, ведя такую жизнь. В которой были и Инга, и Лена.

Виталий познакомился с родителями Лены. У ее матери, Людмилы Михайловны, обнаружилось то же устройство мимики – она всегда улыбалась. Даже жалуясь на головную боль, извиняясь, что вынуждена удалиться и прилечь. Нестираемая улыбка, как у Арлекина. Виталик называл Лену Арлекином. Про себя, разумеется, он не посмел бы произнести это вслух. А еще понимал, что с годами Лена превратится в собственную мать. Людмила Михайловна в те редкие секунды, когда не улыбалась, становилась вдруг очень старой, некрасивой, даже отталкивающей. Вокруг рта собирались морщинки. В бытовых разговорах это называется грубо и беспощадно – «куриная жопка».

Что было потом? Откровенно говоря, Виталий не помнил. Его психика усвоила преподнесенный урок и, включая защитные механизмы, стирала воспоминания.