— Да поразит тебя шайтан цветистым чирьем во всю поясницу, который будет болеть, как единственный зуб самой злонравной из тёщ, и прекратит чесаться, словно язык гнуснейшей сплетницы всего мусульманского мира лишь в тот миг, когда хоть один из правоверных скажет о тебе доброе слово, не покривив душой перед Аллахом!

— Убавь транзистор, а? Без тебя тошно...

— А со мной?

Лев подавил рвущиеся наружу эпитеты и молча добавил соучастнику горячего чаю в пиалу, причём налил буквально всклень так, что не подымешь не расплескав. Ходжа понимающе вздохнул и, низко наклоняясь, стал прихлёбывать чай по-собачьи. Оболенский понял, что и тут проиграл...

— Значит, это не ты надоумил Бабудай-Агу вернуть меня на Восток...

— Лёва-джан, ты мне почти как брат и поверь, половина моего большого сердца принадлежит тебе, хотя ты и бросил меня в Багдаде, как последний хмырь... Это вроде недоношенного шайтана, да? Так вот, злая судьба завела меня в благословенный Аллахом Коканд, где я так уютно, так светло и безмятежно устроился в должности главного визиря, ежедневно вкушая халву с мёдом, плов с барашком и даже (прости, Всевышний!) румийское вино по большим праздникам, как вдруг являешься ты... И всё! Одно твоё появление, один взгляд голубых глаз, один звук знакомого имени сразу говорят понимающему истину — покой и благоденствие накрылись медным тазом... Ты вновь вернулся портить мне печень?

Чтоб к тебе родственники на всё лето приехали!

Цветистое астраханское проклятие

ГЛАВА 7

...Всё кончилось примерно через полчаса. Видимо, злосчастный кувшин был кем-то сбит и расколот, а отчаянные верблюды толпой затоптали компактный сотовый телефон. Стража палками разогнала горожан, караванщики только-только успели успокоить животных, люди преклонили усталые головы, и... бдительные муэдзины со всех концов Коканда одновременно начали утреннюю распевку. Причём многие славили Всевышнего в то утро особенно яростно, видимо, рёв автосигнализации и их поднял на два часа раньше, а это никому не улучшает настроения. Сам Лев Оболенский разомкнул ясные очи сразу же по окончании намаза, решительно настроенный Насреддин стоял у его постели:

— Вставай, о мой нечистый на руку друг! Муэдзины уже восславили Аллаха, милостью своей даровавшего всем правоверным мусульманам это чудесное утро!

— А немусульманам что, солнце не светит?

— Светит, но исключительно из-за долготерпения Всевышнего, — с чувством пояснил Ходжа. — Вставай же и соверши утреннее омовение.

— Не буду я умываться, настроения нет...

— А... утренняя молитва?

— Слушай, не заводи, говорю же, настрой души пренахреновейший! Ляпну ещё чего лишнего, Аллах не порадуется...

Домулло трижды глубоко вздохнул, мысленно отметив уже две грубейшие ошибки Оболенского, и продолжил:

— Я заказал тебе на завтрак самый свежий курдючный жир, верблюжью требуху и блюдо почётного гостя — бараний глаз в кислом молоке!

Вытянувшаяся физиономия Льва приняла насыщенный зеленоватый оттенок, он с трудом овладел собой, усилием воли загнав попытавшийся выпрыгнуть желудок обратно в пузо.