– Ну, ну! Теперь начинаешь понимать?

– Да! Что‑то есть между ними. Неужели Колычев…

– То‑то! А какой он теперь по виду?

– Совсем другой. Раньше он проигрывал, но был ровен, улыбался, иногда был веселый и всегда милый. А теперь – нервный, угрюмый, осунулся. Совсем другой!

Патмосов вздохнул.

– Нелегко это порядочному человеку.

– Что прикажете дальше делать?

– Дальше? – Патмосов помолчал и потом сказал: – Следи за ним до той поры, пока он из клуба не поедет прямо домой. Как это выследишь, сейчас же мне сообщи. Немедля!

– А если вы в отъезде?

– Ты всегда знаешь, куда я еду. Телеграфируй тотчас!

– А если что особое увижу?

– Ну, это до личного свидания отложишь!

Пафнутьев уехал, и Патмосов снова отдался своему новому делу, на время забыв о Колычеве.

Но через три дня Пафнутьев приехал к нему не в обычный час.

– Много необыкновенного!

– Ну? Они рассорились?

Пафнутьев опять удивился.

– Да! Но откуда вы все это знаете?

– Милый, этого надо было ждать, и только за этим я и поручил тебе следить.

– Да, да! Видимо, рассорились!

– Что же ты видел?

– Третьего дня, вечером, я увидел его в купеческом. Он метал и всех бил.

– Ну?

– А за столом не было ни Калиновского, ни Свищева, ни Бадейникова. Он был один!.. Наметал тысяч восемь и встал. Я за ним. Было уже двенадцать часов. Он только что вышел, как к подъезду подкатил Калиновский и прямо к нему. Они отошли, а я будто галошу уронил. Ищу и слышу. Калиновский сразу ему: «Ты, значит, без нас играл, как ты смел!«А он: «Я за свое счастье сыграть хотел». Калиновский снова: «Мы тебе в собранье назначили!» – «А я не захотел». – «Едем теперь!«Колычев сначала не хотел, потом поехал. Патмосов заинтересовался.

– Это третьего дня было? Так! Ну, а вчера?

– Вчера я был в железнодорожном. Смотрю, они все, а Колычева нет. Я и стал за ними следить. Вижу, волнуются. Пришли в буфет и заняли столик. Я занял рядом. Всего нельзя слышать, но обрывки доносятся. Калиновский сказал: «Он опять где‑нибудь за себя играет». – «Теперь его не удержать», – сказал Бадейников. Они совсем стали говорить шепотом. Потом Свищев вскочил и направился к выходу. «В купеческий!» – крикнул ему Калиновский. Я ушел, вернулся, они все сидели. Я занял комнату, через которую надо идти в буфет, и взял газету. Почти с час просидел. Вдруг идет Свищев, один и совсем расстроенный. Взошел в буфет, а оттуда они все уже трое. Я совсем спрятался. Они приостановились, и Калиновский сказал: «Изменил негодяй!» – «Тем хуже ему!» – сказал Бадейников, да так, что мне стало страшно.

Патмосов кивнул и решительно встал с дивана.

– Спасибо тебе! Ну, теперь мне надо действовать. Будем спасать его!

IX

На далеких Пороховых, среди крошечных домиков обывателей, стоит хорошенький серый домик с мезонином и балкончиком, с садиком и верандой, некоего Аникова, Ефрема Степановича, прогоревшего помещика, как его называют соседи.

В домике этом живет он один со своей служанкой, рябой Авдотьей, бабой лет тридцати двух, лихой и бойкой.

На какие средства живет этот Аников, никто не знает, и все думают, что он доживает последние остатки от своего благополучия.

Но живет он прилично и независимо, в некотором роде изображая барина среди окружающей его бедноты.