|
Трясущейся рукой лезу в карман, опускаю глаза да так и застываю в нелепой позе. Дорога. Я вижу дорогу. Она прямо у меня под ногами. Ее построили люди, чтобы ездить, возить грузы. Здесь нет камней. Мои разбитые сапоги попирают укатанную щебенку, уложенную человеческими руками. Это – спасение. Рано или поздно кто нибудь поедет по этой дороге и увидит меня. Теперь нужно просто подождать… Просто подождать… Скорее всего, я опять теряю сознание. Когда я только вышел на дорогу, тени от камней на обочине были совсем короткими, теперь же они сильно удлинились. Я лежу у самого края, у кромки. Меня нельзя не заметить. Стало быть, до сих пор по дороге никто не проезжал. Это очень скверно. Дело дрянь. Человек может прожить без воды три четыре дня. Три я уже прожил. Наступает момент истины. Машина появляется как бы из воздуха. Наверное, я просто поздно замечаю ее. Обычный бортовой «ЗиЛ» 131, армейский грузовик вездеход. В кузове глухо постукивают алюминиевые тридцатилитровые фляги. Глухо – потому что полные. Полные водой! У меня нет сил встать на ноги. Я сижу у кромки дороги, как у края мира, и машу руками. В правой зажат мой военный билет. Я знаю, теперь я очень хорошо знаю, что это главное – с первых секунд, сразу дать понять, что ты не верблюд, а вполне себе военнослужащий срочной службы Советской армии. «ЗиЛ» останавливается. Из кабины выглядывает старший лейтенант в расстегнутой полевой форме. Ствол его автомата направлен на меня. Водитель тоже держит оружие, готовый стрелять при малейшей опасности. Собственно, они остановились только потому, что вокруг совершенно открытая местность – ни кустика, ни деревца. Старлей быстро смотрит мой военник, рывком затаскивает меня в кабину, командует водиле: – Погнали! Машина срывается с места. В кабине тесно, потому что там стоит не поместившаяся в кузов фляга. Фляга с водой. Я хватаюсь за ее крышку, пытаюсь открыть – и не могу. Силы совсем оставили меня. Старлей вздыхает, достает из бардачка эмалированную кружку и рывком распахивает флягу. Всю дорогу я пью. Вода, много воды! Это самое чудесное лакомство из всех, пробованных мною в жизни. Я упиваюсь каждым глотком, я ощущаю, как мой ссохшийся желудок наполняется этой живительной влагой, как она растекается по организму. Старший лейтенант, с тревогой глядя на меня, то и дело сыплет в кружку соль. Иногда не до конца растворившиеся крупинки хрустят у меня на зубах. Потом меня рвет. Мучительный спазм скручивает внутренности, выпитая вода извергается на пол кабины. Старлей ругается, кричит водителю, чтобы тот остановил машину и распахивает дверцу. – Все, хорош! – объявляет он, выволакивает из кабины флягу и закидывает ее в кузов. – Еще… еще кружечку… – сиплю я, тяжело дыша. – Пожалуйста… – Ладно, но пить будешь мелкими глотками, понял? – Да… И я снова пью. Какое это счастье, когда есть вода, много воды! Кажется, засыпаю я прямо с кружкой у рта. Просто в мозг из желудка приходит сигнал: все, теперь можно. И я падаю в сон, как в пропасть… – Слышь, зема! Земеля, эй, земеля! Ты живой, нет? Настойчивый хриплый шепот прогоняет сон. Я открываю глаза. Над головой – темно зеленое брезентовое полотнище. Армейская палатка. Чувствую боль в разбитых о камни ногах, чувствую слабость и резь в животе. Но это все терпимо. Я жив. Я выжил во время боя на точке. Я выжил при крушении вертолета. Я выжил в каменном аду афганских гор. Смерть могла забрать меня к себе не меньше сотни раз, но я – выжил. И буду жить. В своеобразной палате, отделенной от других помещений огромной госпитальной палатки белым занавесом, стоят несколько складных кроватей. На одной лежу я, на другой – некто замотанный в бинты. Остальные пустуют. – Земеля, – продолжает звать меня некто. |
