– Сигтригр помогал мне.

– Сигтригр?! Он ведь родич Анлафа, так?

– И Гутфрита.

Я скинул с себя шкуры. Стояла холодная зимняя ночь, но мне было жарко.

– Сон – это знамение, – сказал я, как говорил сотню раз до этого. Вот только в чем его смысл? Дракон может означать Константина и его союзников, и в битве с ними меня ждет гибель. Но моим соратником был норманн Сигтригр, двоюродный брат Анлафа. Выходит, мне предстоит сражаться вместе с Анлафом? Не сломался ли Нэглинг по той причине, что я выбрал не ту сторону? Я положил руку на эфес Вздоха Змея. Меч всегда находился рядом: если смерть придет в темноте, у меня есть шанс схватить оружие.

– Ничего этот сон не значит, – заявила Бенедетта. – Это всего лишь древняя легенда!

– Все сны имеют смысл. Это послания.

– Тогда найди какую-нибудь старуху, способную растолковать его тебе! Потом отыщи другую, и она скажет тебе ровно противоположное. Сон – это только сон.

Бенедетта пыталась меня успокоить. Я знал, что она верит в сны как в послания, но не желает признавать истинность сна, в котором дракон выползает из логова, чтобы изрыгать испепеляющее пламя. Днем сон померк. В самом ли деле дракон – это Шотландия? Похоже, Этельстан был прав и скотты присмирели. Набегов за скотом было мало, Эохайд держался вдали от Камбрии, где норманны, пусть и скрипя зубами, платили подати Годрику и Альфгару. Через два года после похода Этельстана шотландцы даже направили в Эофервик, где находился двор, послов с дарами: украшенной драгоценностями Библией и шестью кривыми моржовыми клыками.

– Наш король, – заявил епископ возглавивший посольство, – пришлет также полагающуюся тебе дань.

Слова давались ему будто через силу.

– Дань запоздала, – строго произнес Этельстан. Его длинные волосы снова были заплетены в перехваченные тесьмой косицы, а сам он восседал на троне, принадлежавшем некогда Сигтригру.

– Она поступит, государь, – сказал епископ.

– Скоро.

– Скоро, – эхом повторил прелат.

До меня дошел слух, что дань доставили в Кайр-Лигвалид, но полной она была или не полной, не сообщалось. Я посетил Этельстана в Эофервике, и ему, похоже, встреча со мной доставила радость. Он подшучивал над моей седой бородой, любезно держался с Бенедеттой, но в остальном почти не замечал нас. Я уехал, как только смог. Вернулся в убежище Беббанбурга, где сон продолжал беспокоить меня, хотя и не так часто. Я поведал про него Финану, а тот лишь рассмеялся:

– Если тебе придется драться с драконом, то обещаю, я буду рядом. И тогда останется только пожалеть несчастное животное. Мы добавим его череп к прочим на воротах. Это будет настоящая диковина, нечего и говорить.

В следующие двенадцать месяцев сон все еще приходил, но редко. Как-то во время сбора урожая Эгил приехал в Беббанбург. Мои воины стучали по столам, требуя песню, и он исполнил им про Беовульфа. Но даже это не освежило сон. Я от начала до конца прослушал, как король гетов Беовульф, старый и седой, отправился в глубокий курган с железным щитом, и как он выхватил Нэглинг, свой боевой меч, и как меч сломался, а потом Беовульф вместе с одним соратником прикончил зверя саксом по имени Пронзительный, и как погиб сам.

Воины – народ чувствительный. Мои люди знали эту историю, но все равно сидели как завороженные все это долгое время, и в конце у иных даже слезы потекли. Эгил с силой ударил по струнам арфы, голос его окреп: «Swa begnornodon Geata leode, hlafordes hryre». Клянусь, слушатели рыдали, пока Эгил исполнял траурные строфы, описывающие горе дружинников Беовульфа, оплакивающих своего вождя. Они говорили, что он был лучшим из всех королей, самым щедрым, самым добрым и самым доблестным.