Затем, в последний день, словно в насмешку, выглянуло солнышко, ветер сменился на юго-западный, и промокшие поля вокруг Беббанбурга окутались дымкой испарений. Мы ехали по песчаному перешейку к Воротам Черепов, и по правую руку рокотало море, накатываясь бесконечными волнами на берег. Мы радовались шуму прибоя, знаменовавшему долгожданное возвращение.

Врага не было, – по крайней мере, люди Этельстана нас тут не поджидали. Мы выиграли гонку. Была ли это гонка? Я спрашивал себя: не запаниковал ли я, не увидел ли опасность там, где ее нет? Вдруг Этельстан говорил правду, когда обещал оставить меня владетелем Беббанбурга, даже если я переберусь жить в далекий Вилтунскир? Вдруг епископ, непутевое мое отродье, солгал? Он меня не любит. А если сын подтолкнул меня к бегству с целью доказать, что я на самом деле в сговоре с Константином? Я переживал, что мог совершить ошибку, но когда увидел выпорхнувшую из внутренних ворот Бенедетту, а следом за ней Утреда, то откинул все тревоги, ощутив себя в безопасности. Два самых могущественных короля в Британии облизывались, глядя на мою крепость, Гутфриту дали волю досаждать мне, но я черпал утешение в могучих стенах Беббанбурга.

Я соскользнул с усталого скакуна, потрепал его по холке, потом с наслаждением обнял Бенедетту. Большие створки Ворот Черепов сомкнулись за моей спиной, и запорный брус лег на скобы. Я был дома.

– Этельстан и вправду тебе не друг? – спросила Бенедетта тем вечером.

– Единственные наши друзья – это Эгил с Торольфом, – подтвердил я. – И где они сейчас, мне неизвестно.

Мы сидели на скамье на улице рядом с домом. Первые звезды зажглись над морем, которое успокоилось, когда ветер улегся. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть часовых на стенах, а в кузне и маслодельне горели огни. Алайна сидела поблизости с прялкой в руках. То была милая девчушка, спасенная нами в Лундене. Ее родители сгинули в хаосе, воцарившемся после смерти короля Эдуарда. Мать ее, как мы знали, была рабыней родом из Италии, подобно Бенедетте, а отец – воином из Мерсии. Я обещал девочке постараться найти ее родителей, но, по правде говоря, мало что сделал во исполнение обещания. Алайна произнесла что-то по-итальянски, и я, хотя знал от силы с десяток слов на этом языке, понял, что она выругалась.

– В чем дело? – спросил я.

– Ей не по душе прялка, – ответила Бенедетта. – Как и мне.

– Женская работа. – Я развел руками.

– Она почти уже женщина, – сказала Бенедетта. – Через год-другой ей нужно задуматься о муже.

– Ха! – фыркнула Алайна.

– Не хочешь замуж? – задал вопрос я.

– Я хочу сражаться.

– Вот и выходи замуж, – посоветовал я. – Как раз то, что нужно.

– Уфф! – воскликнула Бенедетта и ткнула меня локтем. – Ты сражался с Гизелой? С Эдит?

– Не часто. И если такое случалось, всегда жалел.

– Мы подыщем Алайне хорошего мужа.

– Но я хочу сражаться! – в сердцах заявила девочка.

Я покачал головой:

– Ты у нас злющий бесенок, так?

– Я – Алайна Злюка, – с гордостью сообщила девчонка, потом широко улыбнулась мне.

Я искренне надеялся найти ее родителей, хотя прикипел к ней и относился как к собственной дочери. Она напоминала мне мою погибшую Стиорру. У нее были такие же черные как смоль волосы, тот же воинственный характер и та же озорная улыбка.

– Едва ли какой мужчина согласится жениться на такой ужасной маленькой бестии, как ты, – заметил я.

– Алайна Ужасная! – с восторгом заявила она.