«У-у-ух!» — доносилось снизу, из-под обрыва.

Затем наступила короткая тишина и снова:

«У-у-ух!»

И тут осенило: море!

Да, видно, забыл Иван, как рокотало оно под боком целых две недели, пока добирался к дядьке в Америку. Только там, на пароходе, этому неумолчному грохоту сопутствовала постоянная качка, она муторила душу, выдавливала из орбит глаза, вырывала из горла стон. Такой же немилосердной была и обратная дорога. Шесть лет минуло с той поры. Шесть лет. А как всполошило память!

Правда, с морем он встречался и совсем недавно, в Одессе. Но почему-то там не слышал шума прибоя. Должно быть, заглушали его разрывы снарядов и дробная скороговорка пулеметов.

И вдруг смертельно, как в минуты короткой передышки, захотелось курить. Осторожно спустился с кровати. Мария привычно протянула руку, желая обнять мужа, но ладонь уперлась в теплую наволочку. Он успокоительно погладил ее по голове, по коротким, после тифа, волосам.

Она тут же открыла глаза.

— Что это? — смятенно спросила, остановив зрачки на окне.

Он хитровато улыбнулся.

— Угадай.

Видя перед собой его спокойное лицо, она все же тревожно спросила:

— Неужели кадеты возвращаются?

С того света обратной дороги нет, — тихо сказал Иван.

— А те, которые уплыли?

— Они не вернутся, — заверил Иван. — Мы их будем догонять и догоним, милая моя Марийка. Теперь скоро.

— А что же это там? — приподнялась она.

— Угадай.

Нет. Она не могла угадать. Ведь она никогда не слышала моря.

— Море, — выдохнул он. — Оно всегда шумит…

Мария прислушалась и прочла Пушкина…

Несомненно, эти строки поэт читал, стоя перед бунтующей стихией. Но она-то не прощается, а только встречается с морем. И тут нужны другие слова. А может, слов не надо, а стоит накинуть сарафан, кацавейку, натянуть яловые сапожки да бежать к синему морю-океану, куда столько месяцев рвалась буденовская конница. Рвалась потому, что все знали: не за что будет белякам уцепиться на берегу. Значит, кончится поход, завершится война. И вернутся они с милым да суженым в родной Колдаиров, брякнутся в ноги отцу-матери, попросят родительского благословения да заживут так дружно и любо, что весь Дон будет завидовать счастливой паре.

— Ой, Ванюша! — припала она горячим лицом к груди мужа. — Это же конец! Нашим мукам, разлукам конец. Нашему счастью начало.

Ее слова взволновали, потому что он сам только что думал приблизительно так. Он прижал ее худенькие плечи к себе и, задыхаясь от радости, бормотал:

— Лада моя, ладушка. Скоро не будет у тебя этих косточек, этих тоненьких пальчиков, этих маленьких волос. Будешь ты такая, как прежде. Самая красивая.

Мария расцепила руки и отвердевшим голосом спросила:

— А теперь кто же самая красивая? Уж не Лидка ли рыжая?

— Нет, нет, — горячо отверг он ее напрасные подозрения, ты и теперь самая, самая… Но я хочу, чтобы ты была еще лучше, чтобы твои не сказали, что я тебя заморил…

— А у самого что осталось, Ванюша, — пьяная от его слов, не спросила, а утвердительно сказала Мария.