— Потому и спрашиваю! А у вас, милочка моя, одна суета в мыслях... Сами по театрам расхаживаете да ещё хвалу вертепам произносите... Стыдитесь!

Лялина чуть не задохнулась от возмущения. Остановилась. Нет, вы подумайте! Какая-то Сухарева да поучать её взялась? Её, которая два раза в Петербурге побывала. У которой брат...

Ну, нет!

И, поглядев на Лизавету Перфильевну тоже с прищуром, спросила медленно:

— И нечего вам, голубушка, людей уму разуму учить. Я-то разок-другой, это верно, в театре была... В том греха большого не вижу. А вот вы-то хороши! Свою дворовую девку пускаете выламываться при всём народе...

У Лизаветы Перфильевны глаза налились гневом:

— Вы что, в своём уме?

— И в уме своём и в здравой памяти! — отчеканила Лялина. — А про вашу девку весь город толкует. Нынче будет в театре представлять. Стыд и срам! Ещё такого не было... Да я бы, чтобы свою пустила! Да я бы...

У Лизаветы Перфильевны губы побелели. Крикнула:

— За такие слова в ответе будете! Чтоб моя девка...

— А уж про то вам лучше знать! — кинула Лялина и, высоко подняв голову, прошла мимо Лизаветы Перфильевны.

Лизавета Перфильевна стояла как оглушённая. В голове всё помутилось.

Да нет... Быть того не может? Её дворовая девка чтобы посмела думать о таком, да чтобы без её ведома? Со зла наговорила сейчас трещотка...

Но откуда же такие толки пошли? Раз нет огня, не бывает и дыма.

— Неонилка!

А Неонила Степановна рядом, под рукой. И объяснять ей не надо, что от неё требуется.

— Разузнаю, матушка-барыня...

— И чтобы без промедления!

— Не извольте беспокоиться...

Расплата

Весь тот день глаза у Насти были синими, испуганными, счастливыми. И, точно сговорясь, все старались в этот день делать для неё только самое хорошее.

Чуть свет из девичьей прибежала Фленушка. Обняла Настю. Принялась её жарко целовать. Зашептала ей на ухо:

— Знаем про нынешнее... Всё знаем! Голубка ты наша... Соловушко голосистый!

Сунула Насте в руку кружевной платочек.

— На, возьми... Такой не совестно будет и княжне держать в руках.

— Не надо, Фленушка, — принялась было отказываться Настя. — Что ты! Не надо...

Но Фленушка обратно подарка не взяла, а Насте на прощанье шепнула: снаряжают они всей девичьей Анфиску. Ей, счастливой, выпал жребий идти смотреть сегодня Настину игру...

В мыслях Насти промелькнуло почти забытое. Неужто и двух лет не прошло с той поры, когда, вот так же, и её всей девичьей снаряжали на представление, что шло в амбаре на Пробойной улице? Только не пришлось ей туда сходить...

А нынче? Поверить трудно...

Когда Настя с Грунькой ввозили во двор на салазках кадки с водой, ворота им открыл Сидор, тот мужик, что топит печи в барском доме. Никогда прежде такого не случалось, а сейчас широко распахнул обе створки.

— Зачем, дядя Сидор? — сказала Настя. — Мы ведь и калиткой можем. Кое-как, а пролезают салазки...

А Сидор вынул из-за щеки денежку, повертел перед Настей и хитро мигнул.

— И ты пойдёшь? — испугалась Настя.

— А то нет? — усмехнулся Сидор и, взяв из Настиных рук верёвку, помог ей подтащить салазки с водой поближе к крыльцу.

У Насти дух занялся. И Сидор пойдёт глядеть её Семиру...

Ох, только бы не осрамиться, только бы не сплоховать!

Девчонка Грунька с самого утра канючила жалобные олова:

— Настя, а Настя, возьми меня задарма... Настя, Настенька! Я на ту дедову копеечку орехов купила, у меня больше нет...

Насте стало жаль девчонку. Вон слезу пустила. Носом шмыгает.

Обещала. Только строго-настрого велела Груньке лишнего не болтать:

— Упаси бог, Грунюшка, не поминай ни имени моего, ни чья буду.